— Нам говорил профессор, что уже двести лет не существует этой дикости. Ты опять не врешь ли, Джаз?

— Вру, — легко и даже с удовольствием согласился Женя.

— Запел про своих богатырей, — сказал Сеня. — Он же тунгус. А Ваня — якут. Ты лучше выдумай про Ванина шамана.

— Ладно, выдумаю, когда заставляете, — сказал Женя. — Не поделили чистый религиозный дурман. Шаман отправлял посылки богам на этом дурмане, сколько я понимаю, молитвы там, подарки разные дорогие. Ну, молитвы полегче — улетают, а подарки шаман подбирает для бога.

— Какой дурман? Что-то ты выдумываешь с ходу, Джаз, — сказал Василий.

— Выдумываю, ты велел.

— Продолжай без разговоров!

— Василий Игнатьевич, не верьте тому, что я говорю! Дурман принадлежал раньше шаману Ванина рода. Другой шаман, чужого рода, отнял. Убил шамана Ванина рода, и уже никто не знал секрет. Но Ваня знает…

— Ты опять?! — грозно сказал Сеня.

— Русскому человеку трудно объяснить… — Женя замялся, подыскивая понятия, доступные, по его мнению, русскому человеку. — Шаман — хозяин религиозной почты.

— Что это за вещь? — заинтересовался Сеня.

— Старый якут хочет послать молитву с оплаченным ответом — идет к шаману, несет кусок шелка для упаковки и плату за пересылку: масло, сорат или другой сыр, мясо, шкурки.

— А зачем шелк? Чтобы молитвы в дороге не отсырели?

— Может быть. Об этом якут не знает. Якут лежит ничком, ничего не видит. Шаман шаманит, потом кричит: «Смотри!» Якут встает и видит, как улетела его молитва с оплаченным ответом.

— Улетела? Что же он видит?

— Он видит: мешок летит высоко — улетел совсем!

— Религиозное внушение, воображение. Ничего там не летит, — сказал Зырянов.

— Я видел, — сухо сказал Ваня.

— Ваня сказал якутам, что шаман нечестный служащий: отправил молитву без шелковой упаковки, а плату за ответ оставил себе, поэтому нет ответа.

— Ай да Ваня!

— Расскажи-ка подробнее, что Ваня видел, — попросил Зырянов.

Женя поговорил с Ваней по-якутски.

— Шаман набрал полный мешок воды из ямы около реки. Поднял мешок, посмотрел — не течет, совсем не капает из мешка. Утопил мешок с водой и перевернул кверху дном.

— Кверху дном?!.. — почему-то восхитился Зырянов.

— Долго держал под водой, шаманил — вода вылилась из мешка.

— Под водой вода вылилась? — перебил Сеня.

— Не мешай, — сказал Зырянов с интересом к рассказу.

— Вода вылилась, но мешок остался полный, и пустой сам вылез из воды.

— Полный, но пустой! — Андрей захохотал.

— Мешок выдувается из воды?.. Ваня, как называется река? — торопливо спросил Зырянов, оглянувшись на дальний гудок приближающегося поезда. — Это может быть выход нефтяного газа из кембрия. У твоего шамана есть вечный огонь?

— Есть вечная вода Эргежей, — сказал Ваня. — Вечного огня не видел.

— Шаман завязал мешок, отпустил — мешок улетел пустой, а видом полный, — закончил Женя.

— Природный газ легче воздуха? Сомнительное дело вообще, — разочарованно сказал Зырянов; его интересовали только тяжелые нефтяные газы. — Но шаман силен: придумал воздушный шар!..

— Что это? — спросил Ваня, и у Жени глаза оживились любопытством, а Сеня сказал:

— Ладно, я расскажу потом.

Со свистом подлетел поезд с запада. Бригада с Зыряновым во главе, прорывая толпу, атаковала лесенку вагона, и уже толпа поднимала их и проталкивала в дверь. Внезапно Сеня рванулся кверху, перескочил на буфер, спрыгнул между вагонов, нырнул и выскочил перед Николаем Ивановичем.

— Почтение землячку! Чуть-чуть не уехал без вас. Но вижу, батя сел, а вы не сумели. Я помогу! Батя в каком вагоне?

Николай Иванович показал на соседний и с туповатым недоумением всмотрелся в налетевшего Семена Тарутина. Сеня пробежал взглядом по составу и еще быстрее — по своим мыслям. Николай Иванович вовсе не собирался ехать, это очевидно…

— Гляди, эй!..

Поезд пошел. Сеня махнул рукой:

— Другой будет. А нам надо спасать Русское жило…

Николай Иванович глядел хмуро, настороженно и недоверчиво:

— Это мне сказано и дано, не тебе.

— На здоровье. Но я Тарутин или ты Тарутин?

— Ты Тарутин, — признал Николай Иванович.

— А тогда я, потомок Аникея и всех Агафангелов наследник, имею больше прав спасать!

Тут Николай Иванович усмехнулся:

— Ты от Аникея-мученика сородич, а я — от Льва Меншика началовож. А кто больше прав? Кто постоит за русских жильцов, кто себя не пожалеет. Ты около Зырянова… Ты знаешь, где он будет копать? Когда?

— Я-то знаю… Только сомнительно мне про указ. Может быть, устарел указ?.. Я про такие указы не слыхал.

— Устарели? Государевы указы?.. Многого еще не знаешь, мало слыхал. Я вам Сказку не всю сказал на Байкале…

Николай Иванович сторожко оглянулся. Сеня быстро увел его в буфет.

Там было битком набито, но Сеня шепнул буфетчику — и перед ним открылась дверь в крошечную каморку; он заметил ее, когда обходил станцийку.

Сеня раскрыл тетрадку, положил на стол.

— Сказывай про указы.

— Сие что будет?

— Писать буду Сказку.

— Пошто?

— По то, что сам велел: «Ты, Агафангелов Семен, вернись в Русское жило! Надо Сказку починить и продолжать!» Не помнишь?

— Чинить и продолжать… — пробормотал Николай Иванович. — А ты…

— А я, Тарутин Третий, летописец, и чиню Сказку Берестяную — с твоих слов! Какие бересты прохудились, какие и вовсе пропали — как починить? Ты — помнишь.

— Типун на язык, не пропали бересты.

— Берест сундук наберется?

— Большой сундук.

— А у меня — весь сундук в кармане и под рукой! Видал?..

— Ну-ко! — Николай Иванович потянулся с немалым любопытством. — На Байкале писал? Почитай-ко!

Сеня раскрыл тетрадь — и странное чувство вспыхнуло, дрожь неиспытанная, удивляющая, как негаданное самосчастье. Он вдохновенно прочитал:

— «Шестым летом Лев Меншик спрашивал своих мужиков и баб: «Хотите ли просекаться вперед? Ино хотите волочиться к земли?»

А уж люди стали бывальцы, побывали Студеным морем. Сказали: «Пристойно-де волочиться к земли».

— Упустил, — сказал Николай Иванович. — Не с того починаешь. Вот слушай, я скажу.

В три дня лед почал быть толщиною на ладонь. Надо бы волочиться нартами, да в Семен-день, волею божьею, потянули ветры отдерные от земли в море — и к земле прихватиться нельзя было.

Относило пятеры сутки. Посем море стало и замерзло одною ночью.

На третий день почал лед человека вздымать. Лев Меншик повелел делать нарты и с утра послал трех человек проведывать землю, в которой стороне. Ушли, не убоявшись смерти.

Домечались они земли под летом. Тут же Агей Мелентьев послал человека: мужика того не любил Агеюшко.

Три человека с утра день до вечера ходили под лето, а земли впрям не нашли.

Лев Меншик спрашивал своих мужиков и баб: «Уповать ли хотите на бога и просекаться впредь? Ино хотите волочиться к земли ли?»

Бывальцы, пять лет Студеным морем побывавшие, сказали: «Пристойно-де волочиться к земли. Какова-де пора лед разломает — мы не погибнем».

Тот лед был толщиною пол-аршина.

Вот надо так, — сказал Николай Иванович. — Так дело было. А у тебя не так.

Уже починил? Слушай дальше. В третий раз послали проведывать земли впрям. Послали со всех кочей двух человек — сверх одного человека, который не возвратился.

И, прождав, на другой день поутру, положа на нарты свой борошнишко, люди начали есть в казенках за последний раз со столов…

— Ну, и нам пора есть! — воскликнул Сеня и выскочил из каморки. А тетрадку не оставил — захватил с собой.

— Волею божьею, грех ради наших, вода прибыла без ветра и почала самый толстый лед ломать… — прошептал Николай Иванович.

Сеня вернулся, и официант принес еду по вкусу Меншика. Николай Иванович рассказал про указ.

Его память удерживала Сказку в строгом порядке, и, только соблюдая порядок, он мог рассказывать. Поэтому Николай Иванович начал с того, как прибывшие на Индигирку предки остановились на протоке, предложенной великодушными юкагирами, хозяевами реки.