Добровольцы удалились в темноту. Черемных сдержанно запел:

Ребята в темноте зааплодировали и вернулись.

— Про все их мученья, как они шесть лет плавали, сказывать как раз до снегу хватит. Шестым летом Лев Меншик спрашивал своих мужиков и баб…

— Сказывает?.. — воскликнул Сеня негромко. — Василий Игнатьевич! Дайте бумажку, тетрадочку! И карандаш!..

Николай Иванович сказывал важным, неторопливым говором. Голосом бесстрастным произносил слова боли самого летописца, и слова страдали за людей. И голос, и говор, и язык, и лик Николая Ивановича, и наряд внушали впечатление, что и сам он очевидец сказанных дел и житий.

— Как пошли с кочей — и льды запоходили! Кочи доламывает и запасы разносит. Люди на нартах и веревками друг друга переволачивали, и со льдины на льдину перепихивались, и корм и одежу дорогою на лед метали.

— Промахнулся Лев, — сказал Сеня, — надеялся получить половину, а они всё покидали на лед.

— За шесть лет мало чего осталось покидать, — сказал Меншик. — Все изветшало, запасы и живот приели. И красота измерзла, обветрилась и просолилась, оцинжала, тяжкими трудами пообдержалась. Да и знал началовож — не зарился наперед.

— Зачем же пошел с ними?

— И о том написал Тарутин Первай в Сказке: «Забота о мире велика — но свой малый домишко заботнее, и ну́жнее, и тяжче». Лев Меншик о мире принял заботу и от мира себе и дому своему получил славную долю места и вечную благодарность.

— Молодец началовож! — вскричал Зырянов.

— Мужики всегда хитрые, с расчетом, — сказал Сеня.

Потомок началовожа продолжал сказывать… А когда замолчал, то и все молчали.

— Пращурам пришлось, — сказал Тихон Егорович, — а мы недовольствуем.

— Да, были люди в ихо время, — сказал Сеня. — Богатыри — не мы.

— Почему же не мы? — сказал Василий. — То, что они сделали, для нас нетрудно.

— В том-то и дело, что нетрудно. А вы смогли бы, Василий Игнатьевич, проплыть в лодке Ледовитым морем до Индигирки?..

— В одно лето я бы не взялся, а за шесть лет… Как ты считаешь, Тихон Егорович? Трудно, и только.

— Трудно, и только? — с удивлением, с иронией спросил Сеня и, помолчав, сказал: — По-моему, одно лето выдержать еще можно.

— Значит, для тебя важно трудиться и терпеть недолго, а для меня — чтобы посильно, — сказал Тихон Егорович.

— А для меня, — сказал Василий, — чтобы задача имела важность для народа.

— Зачем говорить! — сказал Тихон Егорович. — Столько терпеть не приходилось. Не дай бог.

— Колумб роскошно путешествовал, в культурных условиях, в теплом климате, — сказал Сеня с обидой. — Как вы не цените людей, Василий Игнатьевич! Они посмели на жалких лодках пройти страшный северный путь, на котором погибло столько мощных кораблей после них! Держава за ними шла сто лет сушей, пока царские руки дотянулись. Эх, посмотреть бы на этих людей.

— Смотри, — сказал Василий, указав на Николая Ивановича.

— Василий Игнатьевич, а у вас есть такое сильное стремление?

— Есть у меня стремление найти байкальскую нефть.

Николай Иванович прислушивался с большим вниманием.

— Смола-нефть эта для чего тебе?

— Я уже объяснял… — начал Василий.

Сеня воскликнул:

— Для того, чтобы ваш допотопный уклад на Индигирке сдать в музей!

— Так, — сказал Николай Иванович очень серьезно. — И для того копаешь ход в геенну, чтобы достать смолы адской…

— Куда? — спросил Ваня.

— В подземное царство, — пояснил Черемных и усмехнулся.

Сеня захохотал.

— Спать, спать, — сказал Тихон Егорович.

— Стой, — сказал Сеня. — Василий Игнатьевич, какое решение руководства?.. Значит — бросать все дело?

— Упущенное время не вернуть, а рисковать жизнью людей я не могу.

— А мы, Василий Игнатьевич, смело приняли решение, дерзко и без колебаний проведем в жизнь. И вас призываем присоединиться к нам! — воскликнул Сеня с торжеством.

Василий усмехнулся:

— Позвольте узнать ваше решение?

— Зачитываю устную резолюцию общего собрания: ввиду прекращения работ экспедиции продолжать работать самостоятельно и за свой счет, то есть без зарплаты, и открыть тайну Байкала к середине августа! Принято единогласными аплодисментами.

— Замечательно! — сказал Зырянов. — Но как это вы откроете тайну Байкала самостоятельно?

— Обыкновенно — как всегда. Неужели мы с вами да не откроем, Василий Игнатьевич!

— Неужели без зарплаты нельзя ее открыть? — воскликнул Женя.

— Значит, вы хотите, чтобы я тоже отказался от зарплаты? — спросил Василий, стараясь соблюсти серьезность, но внутри у него каждая жилочка смеялась и плясала от радости.

— Зачем же? Если вы не полезете в незакрепленные шурфы, вы можете получить зарплату от государства.

— Ловко! Тихон Егорович, работы временно прекращаются, до середины августа. Бригаду рассчитать по сегодняшний день. Меня также считать уволенным. Вы, Тихон Егорович, остаетесь на месте и продолжаете получать зарплату впредь до возобновления работ или до… Товарищи, я принимаю приглашение, и мы продолжаем разведку на свой риск, как любители и частные лица, а не государственные рабочие.

— Аплодисменты! — закричал Женя.

— Допустимо, протчем, — сказал Черемных. — Однако не дай бог, несчастье, Василий Игнатьевич, то вам скажут: вы это потом измыслили, что люди были якобы уволенные. Хитрость.

— Тихон Егорович! — вскричал Василий. — Я готов рисковать жизнью не один раз для обороны нашего государства, а сибирская нефть необходима для обороны! И другие товарищи имеют такое же право рисковать собой! За социализм, поймите! Сейчас они свободные люди и не подчиняются мне… Я исполнил свой долг как начальник, а теперь мы все исполним свое стремление как большевики!

Сильно и неожиданно польщенные ребята молчали, обрадованные до смущения.

— Допустимо, но кто поверит… — начал Черемных.

Сергей перебил:

— Мы все свидетели. Должны поверить.

Тихон Егорович, может быть, и не очень поверил этим свидетелям в том, что они не переменят свое слово, но не стал высказывать и спросил о другом:

— Однако, если бог даст, будем живы, куда денется зарплата?

— Оплатим фактически произведенную работу.

И все засмеялись дерзко и без колебаний.

Лагерь отодвигался от берега к горе и вместе с шурфами остановился над входом в туннель.

Из последнего, самого глубокого шурфа у лесного завала стали пробиваться в третичные слои туннелем.

Зырянов ползал во тьме подземелья и набивал карманы комочками и кусочками породы в бумажках, освещая стенки туннеля жалким фитильком «летучей мыши». Со свода отрывались и глухо падали комья породы. В разных местах Василий брал образцы и торопился к дневному свету сделать простейший анализ, бензольную вытяжку.

Прозрачная жидкость, извлекаемая из нефти, бензол, обладает способностью выуживать самые незаметные количества любого вещества, родственного нефти (поэтому бензол употребляется для выводки жировых пятен). Стоит взмешать щепотку породы в бензоле — и светлая, как вода, жидкость зажелтеет или даже закоричневеет и выдаст секрет, интересующий Сибирь и всю Россию.

Вот он ходит во тьме подземелья, но его тянет на поверхность. Не выскочить ли, посмотреть как следует номер один?.. Досадно и неумно длить поиски под землей, а в это время носить искомое в своем кармане, быть может?

Десятки раз в день он опускал руку в карман за тайной Байкала.

Выскочив из шурфа, Зырянов от нетерпения не присаживался. Стоя, но не позабыв отойти от края колодца, он разминал, растирал в пальцах пробу минерала, всыпал в пробирку, поспешно заливал бензолом, встряхивал и жадно смотрел на свет; не дожидаясь осаждения мути; огорчался, чиркал спичкой — подогревал пробирку и смотрел надеясь… Десятки анализов в карманной лаборатории ежедневно, день за днем. И уже пройдены третичные породы, которых здесь нетолсто… Бензол остался чистым.