«Нахлебался, видно!»
«Ой, владычица!..»
Великая птица заревела гласом великим, в мегафон:
«Товарищи, уберите собак!»
Никто и не подумал убирать собак, все ошалели, услышав необыкновенный голос, да еще «товарищи» — от антихриста. Птица изрыгнула огонь с громом, одна собачка на берегу стала корчиться и подыхать. Хозяева кинулись и увели живых.
А тогда в дверце показался им одетый по-ангельски — во все белое.
«Сестрицы, шепетко́й!» — закричала та же девочка Маруся. Это значит — безумный.
Я вышел на крыло, перемахнул через воду у берега, яко сам воскрылил, — и сразу повернулся спиной к поселку, лицом к самолету. Птица же, вещая, возгласила громко:
«Русские люди, не стреляйте в спину, подходите смело!»
Но подошли одни мальчишки и девчонки и смелая Маруся, одна она постарше. Окружили меня на безопасном расстоянии. Белый ангел протянул им руки и стал отступать спиной к поселку, и дети за мной. Самые маленькие пленились моим светлым обличьем и захотели узнать, отчего оно такое белое. Я обнял детей, повернулся к поселку лицом и пошел со всей гурьбой. Тут и Маруся подбежала и положила руку на плечо мне.
— Я вижу, Маруся заинтересовала вас, — сказала Лидия.
— А теперь скажите нам, — попросила мелодичным и коварным голоском Елизавета Пименовна, — сколько в этом сказки и сколько вашей фантазии?..
Сеня улыбнулся. Савва пылко прошептал, удерживая голос:
— Взаболь, как есть!
Лидия вступилась за своих друзей:
— Мама, неужели ты не можешь поверить?
— Елизавета Пименовна, у вас такой молодой голос, — сказал Сеня, — неужели вам не мечтается о сказке?
— Я люблю сказки, но не мечтаю, конечно! — Елизавета Пименовна смеялась.
— Ах, любите, — значит, мечтаете!
Начальник Главзолота безмолвно и не глядя слушал гневную речь Зырянова. По правую руку от начальника сидел Меншиков и слушал с неподдельным наслаждением.
— Все? — спросил начальник и, как будто он не слышал ни слова из речи Зырянова, сказал безучастным, металлическим голосом: — Вы покинули работы на Полной, чтобы преследовать начальника экспедиции. Товарищ Меншиков спешил доставить в Москву старшего инженера экспедиции с образцом найденного ею драгоценного газа. Вы же под влиянием гнусной ревности, особенно недопустимой для коммуниста, сорвали миллионное предприятие, порученное вам. Вы будете отданы под суд.
Василий вскочил и сел. Овладев голосом, он сказал:
— Можно спросить у Цветаевой, как было дело.
— Лидия Максимовна уехала в Среднюю Азию, — сказал Меншиков. — Но будьте уверены, она даст свои свидетельские показания, которые подтвердят, что вы ее преследовали.
Василий вышел из кабинета. Горела голова. Он поднялся на пригорок Новой площади и очутился в коридорах здания ЦК партии прежде, чем подумал о своих намерениях.
Начальник Промышленного отдела пожал ему руку и удивленно задержал. Рука была очень горячая. Начальник внимательно смотрел на Зырянова и слушал его рассказ, но только до половины. Он попросил Зырянова повременить и вызвал стенографистку. Василий повторил свой рассказ, и стенографистка записала. В это время в кабинет вошел врач и дал Зырянову термометр.
Потом врач молча протянул термометр начальнику и увел Зырянова. Через полчаса Василию дали подписать расшифровку стенограммы. Василий прочитал все, вплоть до даты, а под датой стоял еще значок температуры — t° — и цифра сорок.
— Что это значит? — спросил Василий, не подписывая.
— Это ваша температура, — сказал врач.
— Но при такой температуре мое заявление будет недействительно.
— Вы можете не подписать, а когда выздоровеете, сделаете его заново.
— Нет уж, я подпишу.
БЛОКНОТНАЯ ЛЕТОПИСЬ СЕМЕНА ТАРУТИНА — РУССКОГО-ЖИЛЬЦА
Собралась вся большая семья в долгий, темный больничный вечер. Мать пряла, ткала, шила и рассказывала сон. Вся жизнь и весь свет переиначивались в ее снах, и слушать было чудно. Отец сказал: «Как это бабе привидится этакая невообразимость?»
А он думал:
«Почему невообразимость?
Что такое? Когда не сплю, могу видеть все, что вздумал, чего и не слышал от людей, весь свет переиначу в своем воображении. Но что можно видеть ночью, когда спишь?.. Однако все мальцы и девки и взрослые могут… А я всех зорче и ловчее.
А этого мало. Еще надо мне быть как все люди, чтобы совершенно увериться в себе».
Мать Лидии оставила на тумбе синий конверт, письмо. От Лидии Цветаевой Зырянову. Письмо лежало на тумбе возле кровати, на кровати лежал Зырянов, больной. Он болел долго, тяжело, с осложнениями.
Температура иногда падала, и тогда он видел мать Лидии, Елизавету Пименовну, в белом халате, сидевшую безмолвно возле него. Раза два он видел отца Лидии, но не мог вспомнить его имени. Василий не зашел к ним по приезде — не успел и вообще не известил о себе. Но его не удивило, что они сумели узнать о нем и о том, что он заболел, и разыскали его в больничных корпусах на Ленинградском шоссе. Родители улыбались и почему-то шевелили губами. Василий молчал и не спросил о Лидии.
Пришли Сеня и Савва. Смотрели на беспамятного — а он думал: «У меня бред».
Савва чуть не плакал. Сеня показал Зырянову толстый блокнот. Василий взглянул и тут же забыл. На зеленом картоне блокнота написано было: «Блокнотная летопись Семена Тарутина — Русского-Жильца». Сеня положил блокнот в ящик тумбы, задвинул ящик. Поднималась температура. Мама рассказывала сон. В ящике тумбы лежал блокнот с письмами Сени, адресованными Зырянову. Но он не читал их. Вот эти письма.
Якутск, 4 октября 1935 г.
Уважаемый Василий Игнатьевич!
14 месяцев я не писал Вам о своей жизни, за неимением бумаги или хотя бы бересты. Но Вы и не знаете об этом. Вы же не получили и тех писем, которые я написал из Русского жила, потому что они при мне остались. К сожалению, Вы даже не заметили этого…
В Якутске я купил новый блокнот. Но теперь я уже не могу описать все события за это время.
Прошлым летом я предложил русским жильцам наладить правильный колхоз. Пришлось тогда подосадовать: устройства колхоза я не знал. Но я применил свой опыт Кузнецкстроя. Разделил рыбаков на две бригады, предложил выбрать бригадиров.
Мы сосчитали всякую рыбу, сколько надо каждой семье на год, и сложили в план: 80 тысяч сельдей, 23 тысячи крупной рыбы. Это надо выловить за лето. Зимой не любят рыбачить. Разделили между бригад и рассчитали норму вылова на день. Когда мы вывели эту норму, все стали смеяться: мало! Я сам удивился, но советовать не стал, решил подумать. Меня выбрали председателем колхоза. Дело в том, что они любят поиграть в кости. В середине июля был какой-то праздник. Рыбаки с утра искупались особо основательно, зажгли восковые свечки и поздравили друг друга, родственники перецеловались. Потом бригадир сказал с укором, обратясь к деревянному образку: «Вот видишь, как мы тебя празднуем. Дай нам к вечеру хоть по двести селедок». После чего бригадой взялись за кости и весь день метали костяшки, потому что работать в праздник грех. А день был парной, тихий, рыба в такой день сама в сети лезет.
При такой-то работе и получалось у них день густо, день пусто, а к концу зимы голодно. Когда начали работать с нормой, смотрят — к обеду плановую норму выловили, а дальше что делать? — продолжают ловить, конечно. В месяц выловили годовой план. А еще рыбу куда девать? Больше не съесть, и продать некому. Надо было ограничить добычу или топить добытую рыбу в реке, что ли. По-американски.
Я даже подумал, что у русских жильцов не надо повышать производительность труда. Но потом я догадался, что нужно делать.
Я предложил снять одну бригаду с ловли и поручить ей строить ледники. Русские жильцы хранили рыбу прямо на льду, навалом и кое-как закидывали битым льдом. Рыбу ели всегда испорченную. Ее и песцы потаскивали, а иногда и река смывала.