Василий проснулся с готовой мыслью: догнать, если Меншиков убежал. Ему не хотелось и вспоминать ночное происшествие, детский промах — изгнание начальника. Он быстро вышел из шалаша на заснеженный проспект Геофизиков, чтобы скорее взглянуть на площадь, где вечером стояла палатка Меншикова, а сейчас выделялся черный квадрат со столиком и тремя скамейками.

Он разбудил весь лагерь набатными ударами по железному листу, и, пока Сережа собирал людей на площади, Василий приготовил в лодке рюкзак со своими книгами и провизией на два дня.

Снег снова посыпался сухо и скудно на толпу, стоявшую неуютно среди внезапно очужевшей побеленной местности. Василий заговорил:

— Товарищи… — И вдруг спросил: — Все знают?

— Все, — ответил колхозник, рядом с которым стояла его жена-хранительница.

— Все понятно вам?

— Все, — сказал колхозник иронически.

— А всем ли понятно?

— Всем! — ответил он же, и никто не возражал.

— Тогда и объяснять нечего и время терять. Я поспешу догнать убежавшего предателя, — сказал Василий и, подумав, добавил: — Было бы хорошо, если бы кто-нибудь остался здесь для охраны начатого строительства.

— Я остаюсь, — сразу сказал Сережа Луков и побледнел, подумав с опозданием о Тане Синицкой.

— Что такое — ты остаешься! — сердито сказал буровой мастер Мамед Мухамедов. — Мы остаемся, бригада.

— Я тоже остаюсь! — закричал запыхавшийся человек с берега.

К собранию подбежал худой Кулаков. Одежда висела на бывшем толстяке. Выражение лица его тоже изменилось — из дружелюбно-заботливого оно переменилось в отчаянно-озабоченное. Жена колхозника прыснула, а ее муж немедленно спросил:

— С какого вы кладбища явились, Григорий Иванович?

— С того, что сняли меня, — жалобно сказал Григорий Иванович, — и еще под суд отдадут за то, что разорил эвенкийскую кооперацию. Вы, мои дорогие товарищи, вы добыли нефть?..

— Сегодня я ничего не могу обещать… Я сообщу из Москвы, — негромко сказал Василий.

— Товарищ Зырянов, но вы обещали, что мы первые добудем сибирскую нефть, — сказал Мамед Мухамедов, буровой мастер. — Мы не забыли, Василий Игнатьевич. Вы тоже не забудьте.

— Сегодня я не могу обещать ничего, — сказал Василий и охрип.

Мастер Мамед оглянулся на бригаду.

— Мы пришли сюда из Баку. Мы здесь. Мы, бакинцы, не уступим это никому.

— Правильно, Мамед, — пробормотали бурильщики.

— Остальные должны возвращаться немедленно, — сказал Василий, переведя дыхание, — чтобы лишние не расходовали продукты здесь. Прощайте, товарищи!.. Заготовьте как можно больше дров и поближе к дому!.. Прощайте, товарищи!..

Григорий Иванович махал платочком, другие сорвали шапки. Берестянка скрылась в излучине. Григорий Иванович вытер платочком глаза.

— Айда и мы теперь, Маша. Не будем расходовать у них продукты, — сказал колхозник.

Ввечеру второго дня Василий вошел, пошатываясь, в контору Золотопродснаба к директору и спросил глухим и пустым голосом:

— Меншиков здесь?

— Здесь, — сказал директор. — Что с тобой, товарищ?

— Собери немедленно коммунистов и его вызови. Я сделаю заявление. — Он упал на табурет, головой на стол и уже спал.

Директор сделал знак не шуметь и вышел. Он вернулся с тремя коммунистами и громко сказал:

— Товарищ Зырянов!

Все сели к столу. Зырянов не шевельнулся. Один из коммунистов потряс его за плечо, но тщетно.

— Измучился человек. Пускай бы спал, — сказал Астафьев.

Директор крикнул:

— Станок привезли!

Василий вскочил. Никто не засмеялся. Он подумал и спросил прежним пустым голосом:

— Где Меншиков?

Директор указал рукой на жирного человека. Василий узнал его: он видел его в палатке Меншикова на урочище Повешенного Зайца. Директор сказал:

— Вот его оставил за себя.

— Что же, у него партийные дела поручены заместителю по административно-хозяйственной части? — спросил Астафьев.

— Меншиков ушел на карбазе вниз еще днем.

Василий описал все события в лагере экспедиции и заключил:

— Я сейчас же плыву вслед и буду преследовать его, чтобы он не скрылся.

— Ночью куда ты поплывешь такой? — сказал Астафьев. — Еще и упустишь его в темноте. Иди уж, поспи.

— Иди ко мне на квартиру. Чуть свет взбужу тебя, — сказал секретарь ячейки. — Кто желает высказаться?

— Ваша организация не правомочна обсуждать поведение Меншикова: он не состоит в вашей организации, — сказал заместитель.

Василий усмехнулся и пошел спать.

Чуть свет он вышел к своей лодке. На пустынном берегу возле Затона стучали топорами несколько плотников.

— Что вы тут делаете спозаранку? — спросил Василий. — Спать не умеете?

— Работаем, — ответил один.

— Это я сам вижу.

— На верфи работаем, — пояснил другой.

— На какой верфи?

— На какой — не видишь сам? На черендейской.

— Что ты говоришь? — Василий изумился. — С каких пор на Черендее верфь?

— А с тех самых пор, как для тебя, товарищ, построили подводный флот. Понятно теперь? Для нефти держим верфь.

— Нефть будет не скоро. — Василию почудилась насмешка, но никто не шутил.

— Это ничего. Нам работы хватит: буксиры строить будем.

— А там научимся, глядишь, — сказал другой колхозник, — и пароходы строить будем.

— Замечательно! — сказал Василий, чрезвычайно довольный. — Кто же хозяин верфи?

— А вот этого мы сами не поймем. Не то промколхоз «Луч», не то Черендейский затон. Не то оба вместе. Только это навряд ли возможно: Затон — государственный, а колхоз ведь — кооперативный…

Василий работал веслами до Чуранской базы. Здесь он услышал, пораженный, что Меншиков сошел с карбаза и отправился по Чуранскому тракту пешком. «Ну и смелый человек!» — подумал Василий и, бросив лодку, пошел за Меншиковым наперерез широкой таежной Дороги Мертвецов.

В Томмоте он отставал от Меншикова по-прежнему на один день по вине какой-то женщины. Меншиков хотел ночевать в Томмоте, но женщина заставила его ехать в ночь. Они сели на машину Алданзолота. Эта отчаянная женщина пришла с Эргежея по Дороге Мертвецов и в Томмоте встретилась с Меншиковым. Она высокого роста, быстрая в движениях, лицо полное, бело-розовое, глаза смелые и ласковые, и, главное, ресницами взмахивает преинтересно. А волосы у нее светло-каштановые… Словом, алданцам она понравилась. Василий остолбенел. Почему она уехала, вместо того чтобы прийти к нему на Полную?

И даже не известила, с негодованием подумал он, не пожелав высчитывать по дням, могла ли телеграмма Лидии из Томмота вчера застать его в Черендее.

Но зачем она увезла Меншикова?!

Он злился и не хотел допустить, что она просто воспользовалась машиной Меншикова. Зачем понадобилось ей умчаться в ночь?

Василий стоял на дороге и подстерегал машину, а машины не было, и он распалялся все более.

Наконец появилась на дороге машина, и новая, — значит, доедет. К несчастью, Василий не мог платить. Тем не менее он поднял левую руку — сигнал незаконного пассажира, обещающий плату «налево», в пользу шофера. Машина затормозила. Василий вскочил на ходу и крикнул в окно:

— Гони, голубчик, как можно быстрей.

Шофер увидел высокий лоб и немигающий, безжалостный взгляд. Он дал газ и впился в дорогу. Принял ли он пассажира за бандита или проникся к нему необъяснимым доверием?.. Василий соскочил в поселке прииска Незаметный, против конторы, крикнул шоферу:

— Жди! — и вбежал в дом.

Шофер ждать не стал, махнув на плату.

Меншикова здесь не было и Лидии тоже. Они проехали Незаметный не останавливаясь. Стало ясно, что теперь уже не Меншиков торопился, а Лидия гнала его и командовала темпом. Но почему, для чего, зачем?

Лидия жала, жала кнопку звонка, не боясь перепугать маму — как в детстве, но она помнила и тогда, в детстве, что мама пугалась и сердилась, и это смешило и радовало тогда… И все-таки жала, жала, как маленькая, не могла удержаться.