Но сегодня все это нам уже ни к чему. Взгляните на товарища Н. Его обвиняют в том, что до него не добраться, что он часто бывает высокомерен, что людей, добивающихся у него приема, он заставляет ждать днями, неделями. Говорят, он не отвечает на письма и даже на телеграммы. Глупости, чепуха. Вот вам наглядный пример.
Я явился к нему издалека ранним утром, чтобы сообщить ему нечто действительно важное, нечто имеющее непосредственное отношение к его высокой должности. Я вошел в приемную, спросил о нем, и первый же встречный, к которому я обратился, тотчас же мне отрекомендовался. «Я и есть Н.», — сказал он. И сказал так естественно, так скромно и учтиво, как и подобает хорошему начальнику или просто хорошему товарищу. Его уже дожидалось несколько человек, и поэтому он не смог сразу переговорить со мной по интересующему меня вопросу, «но к двум часам я к вашим услугам», — пообещал он. Без уверток, без длительных раздумий, без всякого высокомерия, а просто и по-деловому. Разве же был похож этот Н. на того человека, при имени которого товарищ X или товарищ Y буквально заходились от злости? Разве имел он что-нибудь общее с тем субъектом, о ком они говорили, лишь пренебрежительно отмахиваясь и выражая этим жестом чувство отчаяния и безысходности?
Коридоры в центральном административном корпусе нашего предприятия очень длинные и интересные, разумеется не для посторонних, которые в них быстро устают, а для «своих», тех, кто не утомляется никогда. Когда я время от времени прихожу в наш «дом», как мы его называем, я люблю побродить по этим длинным коридорам, разыскивая кого-нибудь или углубившись в размышления. Так как в нашем учреждении мы постоянно меняем «канцелярские диспозиции», мои здешние коллеги то и дело пребывают в процессе переселения. С первого этажа они едут на третий, со второго — на четвертый, справа — налево, слева — направо, из кабинета с двумя окнами переезжают в кабинет с одним окном, и всегда-то им нужен новый пейзаж. Это привносит в их чиновничью жизнь необходимое разнообразие, и таким образом они совмещают усилия духовные со столь важными усилиями физическими. Не зря говорят, что в здоровом теле здоровый дух. Тем, кто приезжает издалека или не бывал здесь давно, игра в прятки в нашей конторе доставляет немало радости. Понятно, что это сопряжено с потерей известного количества времени, однако какой поиск достоин этого благородного названия, если он не требует терпения, которое уже само по себе есть свойство положительное и которому — как и многим другим полезным вещам — нужно учиться.
И все же есть среди нас отдельные товарищи, которые не чувствуют особенностей нашего учреждения, его архитектурной прелести; они не ценят его способности консервировать дело, силы традиций, которая им правит и струится из всех пор его толстых кирпичных стен. Долог путь, который простирается перед нами и по которому мы пойдем, изменяя наших людей, — он куда длиннее коридоров нашего административного корпуса, в которых так приятно мечтать. Как можно утверждать, что среди нас находятся люди, проклинающие эти длинные коридоры и эти бесконечные переселения, говорящие о разбазаривании времени и бюрократизме и дошедшие даже до того, что они осмеливаются хулить традиции, наполняющие атмосферу «дома», таинственный шорох романтических протоколов в одиноких, зябнущих шкафах, затерявшихся в коридорах и давно позабывших, кто их хозяин. Очевидно, именно такие товарищи и рассказывают сказки про товарища Н., распространяют сомнительные истории про ненадежность и непунктуальность этого неустрашимого, добросовестного работника, который тащит на своих плечах груз, утяжеляемый происками нетерпеливых завистников и нарушителей дисциплины…
Колокол церквушки, расположенной напротив нашего административного корпуса, пропел девятый час, и, спускаясь по лестнице, я разделил свой день на множество цепных и важных частей, мысленно связывая одну часть с другой и восхищаясь великодушием товарища Н., который назначил встречу только на два часа, тем самым предоставив мне уйму свободного времени и возможность провести день с пользой, вплоть до моего возвращения в административный корпус, который стоит на высокой горе и красуется над всем городом.
Как приятно было выйти на улицу и дышать свежим воздухом, вобрать в себя раннее зимнее утро и светлое небо и, как всегда, приятно было нестись сломя голову по узкому, круто уходящему вниз переулку, мимо барочных домов и дворцов, которые тянутся до самого Кольца, а оттуда прямо на свою службу, где я являюсь должностным лицом. Приятно знать, куда направить стопы, вспомнить про табель прихода и ухода служащих, убедиться, что кабинеты на своих местах: здесь ты входишь, а там, после дружеских приветствий, начинаешь говорить скороговоркой, стремительно отдавать указания, и выполняешь свою работу бодро, как всегда в первую половину дня, и все это без мучительных раздумий и внутреннего самосозерцания, но с чувством, что ты среди друзей, доволен жизнью, которая меняется к лучшему и устраняет бесполезных, а всем полезным находит должное применение. Как красиво блестели светильники в лучах утреннего солнца, каким новым и чистым был красный бархат на банкетках и стульях, как ярко сверкали зеркала, какими чистыми были лестницы! А люди, люди! Самое прекрасное — это человек, самое прекрасное — это открытое улыбающееся лицо, самое прекрасное — это тепло распахнутых сердец. Можно жить среди нагромождения домов, быть стиснутым узкими улочками и уткнуться взглядом в глухую стену, а не в широкий ландшафт и тем не менее видеть весь мир. Вера в хороших люден, хорошие времена и замечательное будущее проникает с силой рентгеновских лучей даже сквозь самые толстые стены.
А что такое первая половина дня? Это, естественно, время полезной, превосходной работы. Крылатый конь из сказки, неудержимый порыв, чувство величия времени и пространства, звуки чудесной музыки! Поверьте мне. Но каким леденящим ужасом может обернуться утро в учреждении! Что может быть страшнее, чем клевать носом за столом и отчаянно натягивать цепь, к которой ты прикован и которая может называться рабочим временем. Может называться, но не должна! И темперамент здесь совсем ни при чем. Мы не носим больше парики, не закладываем гусиные перья за ухо. Папка с делом — это теперь не холодный и мертвый картон, а нечто очень живое. Кому не придет при этом на ум, что у вещей тоже есть своя жизнь, кто еще не слышал о том, что живое может существовать в разных формах? Цифра в плане — это же десятки тысяч людей, чьи горячие сердца громко стучат, это солнце, которое светит в детские лица, это конвейеры и громкие хоровые песни, это колосящиеся поля и рулоны тканей, это паровозы и корабли. Кто сегодня станет смеяться над папкой с бумагами?! Ведь как говорил Ленин? «Надо мечтать!» Так давайте же мечтать!
И был полдень, и солнце стояло в зените, и я распрощался с замечательным учреждением, в котором я действительно плодотворно трудился, и кивнул на прощанье, и вот я уже где-то в другом месте, проехав шесть станций на электричке, где-то в городе, и чувствую себя превосходно. Люди всегда довольны, когда у них есть какой-нибудь план и когда они этот план выполняют, они гордятся собой, испытывают удовлетворение, радуются, они ощущают себя полезными среди полезных, и им не нужно щипать себя за руку, чтобы убедиться, что они живы. Мчишься по городу, а в голове — Маяковский, каждая машина, которая проносится мимо, — моя машина, каждый полицейский — мой полицейский, каждый кооперативный магазин — мой магазин. Что за жизнь сегодня, что за цветение посреди зимы, прямо на асфальте, посреди Рыночной площади?! Как приятно смотреть на часы, что висят на угловом доме на Вассергассе, как приятно думать о времени, о боге часовых стрелок, о последнем и самом важном, что тебе еще предстоит: едва только стрелка полтора раза обежит циферблат, ты снова полезешь наверх, в административный корпус на горе, над которой солнце стоит уже высоко и где тебя уже поджидает товарищ Н., в конце длинного коридора, на четвертом этаже, в скромном кабинетике, до которого доносится стук молотков — это рабочие пристраивают к одним комнатам другие, чтобы было куда переселиться в случае надобности. Как скучна и монотонна была бы жизнь, если бы люди всегда сидели на одном и том же месте.