Перед Заливом Креста он начал;

— Мастер, дай один цветок.

— Нет, старый. Что хошь бери — пиво в банках, конфеты, американские сигареты, что хочешь, а хризантему не дам, не могу.

— Дай, мастер, один цветок, — канючил Павлов.

— Нет, не могу, и не проси.

И уже потом, когда причалили к стенке и стали прощаться, капитан кивнул в сторону букета;

— Да бери, черт с тобой!

Павлов вытащил один цветок, завернул его в рекламный плакат Торгмортранса и сошел на берег.

Был октябрь, морозно. До квартиры его друга, ключи от которой тот оставил Павлову, уезжая в отпуск, было далековато. И, когда он вошел в дом и развернул плакат, лепестки были уже слегка опалены морозом — кончики потемнели.

Он аккуратно обрезал их чуть-чуть, и цветок снова заиграл белизной, как будто мороз и не трогал его. Вазы в холостяцкой квартире не было. Павлов нашел пустую бутылку из-под кефира, вымыл ее и поставил цветок туда, водрузив все на тумбочку у изголовья.

Увидев цветок, Марина ахнула.

— Тебе, — скромно сказал Павлов. И добавил: — Из Японии. — Таким тоном, будто в Японию он ездит каждую неделю.

Марина поселилась у него, а утром он узнал, что на сто семьдесят втором километре Иультинской трассы идет забой оленей, а председатель колхоза — его старый друг: когда-то в этой тундре вместе начинали — тот простым оленетехником, Павлов — младшим техником-геологом.

— Побудь без меня дня три, привезу что-нибудь вкусненького.

Она послушно согласилась, видно, ей без него хотелось холостяцкое бунгало, хоть и чужое, привести в надлежащий вид.

Вместе со всеми он работал на забое.

И ночью, когда, лежа в спальных мешках, Павлов и председатель вспоминали свою юность в этой тундре, все им казалось в розовом свете. Председатель спросил его о планах на жизнь. Павлов рассказал о Марине.

А утром в колхозный вездеход председатель самолично бросил Павлову туго набитый мешок.

— Это тебе для начала новой жизни. Глядишь, пригодится, мне-то не придется на твоей свадьбе гулять. Считай, к свадьбе.

Выезжали в ночь, к утру были в поселке. Он нашел под ковриком ключ, открыл дверь. Все было прибрано, записка на столе — что где лежит и что сварено на обед.

Он усмехнулся: «Вот я сейчас сделаю обед!» — и стал развязывать мешок.

В мешке оказались ребрышки оленей, оленья печень, задняя половина туши и полтора десятка оленьих языков. «Ну вот, устроим пир горой!» — И побежал в магазин за вином.

Когда Марина пришла, на столе были строганина из печени, олений бульон, и от миски с языками поднимался пар. И запах варева заполнил всю комнату.

Павлов сиял.

— Попробуй немного сырую печень, вот соль, а потом принимайся за языки, а? — восторженно предлагал он ей. — Давно небось языков не пробовала?

— А я их не люблю, — тихо сказала она.

— Как?! — оторопел он.

— Не ем я их.

— Лучший в мире деликатес! Ничего вкуснее в мире! Только президентам, пожалуй, каждый день печень, правда нерпичью, и языки предлагают.

— Вот пусть президенты и едят их, — спокойно сказала она.

«Ну что ж, Павлов, — усмехнулся он про себя, — вот так и накрываются лучшие люди!»

И пошел на кухню жарить мясо по-чукотски. А языки подвесил в сетке за окно.

Через три дня на рейде Залива Креста раздался знакомый гудок, и Павлов поспешил в порт. Часть языков он завернул для капитана. По счастливой случайности, в тот же самый рекламный плакат, в котором когда-то была хризантема. Марина постеснялась выбрасывать большую глянцевую картину с не совсем одетой японской девушкой.

— Вот, — сказал он капитану, — презент. От нас.

— От кого «от нас»?

Павлов глупо и счастливо улыбался.

— Ты не идешь со мной?

Павлов покачал головой.

— А куда идешь? Уж не под венец ли?

— Угу…

— Что?! Опомнись! Ох… Так я и знал, — сокрушался капитан. — И зачем только я дал тебе тогда эту хризантему? Все от нее! Это же цветок новобрачных! Если б я знал! — Закончив страстный монолог, капитан деловито спросил: — Хорошенькая хоть?

— Во! — ответил Павлов.

Видать, в свое время капитан крепко вкусил прелестей семейной жизни.

— Домой-то когда? Рейс-то мой последний…

— Через неделю, самолетом.

Они обнялись.

…Перед отъездом, еще не веря своему счастью и страхуясь, он нагнетал страхи, проверял ее, чернил свою собственную действительность и образ жизни, рисовал мрачные перспективы времен освоения Севера.

— Скоро я вернусь и заберу тебя, согласна?

— Да.

— У меня все хорошо. Домик дощатый, маленький, чуть покосился. Но не продувает — он до трубы занесен снегом. А летом стены толем обобьем, ладно?

— Ладно.

— Льда для воды я запас, водопровода-то нет, но зато бочку внутри выкрасил масляной краской. Хорошей краской, голубой.

— Это хорошо, — сказала Марина.

Врал он вдохновенно, откуда только талант прорезался.

— Печка у меня дымит. Приеду, на всякий случай еще раз прочищу. Да ты не бойся: у меня два спальных мешка и три оленьих шкуры, не замерзнем. И чижи я тебе дам, а то по утрам все тепло выдувает и пол покрывается тоненькой корочкой льда. Ты не простудишься?

— Тут я иногда болела.

— Ничего, у меня врач в районе — лучший друг. Что еще? Да, угля я запас много. Но дров не успел. Ты не бойся, будем в магазине брать чукотторговские ящики, лучшей растопки и не надо. Видишь, как все у меня хорошо. Вдвоем легче будет. Поедешь?

— Поеду.

— Зарплата у меня хорошая, но сберкнижки, правда, нет. — Тут он не врал. — Зато консервов всяких, банок-склянок-железок припасено на год. В магазин бегать не надо. Сиди дома и вари. Правда, хорошо?

— Правда.

— Стирать лучше всего в бане. Я всегда там стираю, удобно — и паришься, и стираешь. Полезное с приятным. Правда?

— Не пробовала.

— Да, забыл. Книг у меня — о! Полно! — Глаза ее заблестели. — По минералогии, стратиграфии, геоботанике, сравнительному анализу, метеорологии, по проблемам Берингии, геофизическим методам…

Глаза ее потухли.

— Ты чего? Это знаешь как интересно? Что непонятно — я тебе объяснять буду.

«Куда я попала? — подумала Марина. — С кем я связала свое светлое будущее? Что скажет мама? Он же на двенадцать лет меня старше!» Но вместо этого, она просто сказала:

— Приезжай. Я буду тебя ждать.

— А еще у меня там есть хорошие друзья — Сережа и Дуняша. Они тебе понравятся. Ведь друзья — это главное, да?

Через несколько дней на самолете ледовой разведки рано утром он снова приземлился на аэродроме Залива Креста. Летчики сели заправиться и стартовать дальше вдоль побережья до Провидения, где и жил Павлов.

Попросив аэродромный «газик» («На полчасика, ребята!»), он рванул в поселок и постучал к Марине. Она жила с подругой. Открыла заспанная Марина.

— Одевайся. Быстро! Машина ждет!

— А как же на работе?

— Подруге все объясни, она на работе расскажет. Паспорт не забудь. Быстрей!

Марина бросила какие-то немудреные вещички в маленький студенческий чемоданчик.

— Вещей не бери, потом перешлют, или я за ними залечу. Сейчас некогда.

Они подкатили к самолету. Марина смотрела испуганными глазами на Павлова, на летчиков, на Ил-14.

Когда все расселись, Павлов предложил ей место у блистера, пока нет работы.

Через два часа садились в Провидения.

Подкатил почтовый вездеход. Водитель думал, что это рейсовый самолет. Но пилоты сказали, что рейсового сегодня не будет — низкая облачность, и вездеходчик собрался в поселок. Павлов его уговорил, помог устроиться Марине и сел за спиной водителя показывать дорогу.

Марина с интересом смотрела по сторонам. Никаких засыпанных снегом избушек вокруг не было.

Наконец подкатили к подъезду пятиэтажного дома.

— Вот твоя избушка, — сказал Павлов. — На третьем этаже.

Это была прекрасная однокомнатная квартира со всеми удобствами. Когда Павлов переступил порог квартиры, комнату он свою не узнал. Она была обклеена новыми обоями, на окнах вместо газет висели занавески, а сверху еще спускались разноцветные, веселые, под цвет обоев шторы. В комнате немудреная, но необходимая мебель, которой раньше не было. А на столе стояли бутылка шампанского и два бокала. Рядом записка.