«Надо сказать людям, завтра будет северный ветер, прибой утихнет, надо собираться на моржовую охоту», — думал старик и неторопливо шел к дому.

Эта примета — изменение поведения птиц — никогда не подводила старика, и он сказал Маркину:

— Собирайся. Завтра охота.

Маркин уже не спрашивал почему. Он доверял Вири.

Старик зажег трубку и смотрел на сборы. Маркин складывал в угол кухлянку, нерпичьи брюки — верхние, тонкие брюки из неблюя — нижние, чижи, торбаса из нерпы. Показал старику лахтачьи подошвы — целые. Маркин знал, что в рваной обуви на охоту нельзя. Правило это продиктовано целесообразностью, а не только поверьем, будто в рваную обувь, в дыру, уходит удача. Нет, человек на охоте имеет дело с морем. Приходится выходить на лед, ступать по кашице из льда и снега, работать с водой. А много ли станет пользы от человека, если ноги его мокры и сам он от этого начинает мерзнуть?

— Не бери красную камлейку. Возьми мою, — сказал Вири.

— Зачем?

— Морж не любит красное… У вас ведь тоже… корова… не любит…

— Это бык не любит, — рассмеялся Маркин, — на корриде.

— Морж тоже не любит, — твердо сказал Вири, недовольный смехом Маркина.

— Ладно, — согласился Маркин.

Готовясь к завтрашнему выходу в море, охотовед узнал, что нельзя жарить мясо моржа на костре, а то морж рассердится и перевернет байдару. Нельзя бросать в костер водоросли, а то на охоте начнется шторм. Нельзя показывать ножом в море, а также размешивать ножом сахар в кружке чая, все это может повредить предстоящему промыслу. Много еще разных «нельзя», разных древних табу терпеливо вызнал Маркин, чтобы не выглядеть в море неуклюжим и не прогневить товарищей по охоте, не испортить им настроения. Он понимал, что сами зверобои тоже не очень-то верят в эти приметы, просто соблюдают обычаи стариков, а старики и на берегу старшие, и в море.

От капризов промысловой удачи, понимал Маркин, в прошлом зависела судьба племени, судьба рода. Сейчас уж не так и важно, в конце концов, добудем моржа или нет. Но висит же в русских домах подкова на счастье, и ни одному эскимосу не приходит в голову удивляться или осмеивать этот обычай. Мне все это тоже надо знать, изучать и соглашаться. Плохим иначе Маркин будет ученым, думал он.

Утром Маркин еще валялся в спальном мешке, когда со своего наблюдательного пункта прибежал Вири.

— Киты! — выдохнул он.

Маркин вскочил. Не умываясь и не попив чаю, он выбежал на улицу. Было заметно, что новость уже известна. Люди по одному тянулись к берегу. Шли как всегда неторопливо, но в походке угадывалось сдержанное нетерпение, и только мальчишки сломя голову неслись к байдарам.

Маркин думал, что на воду спустят вельботы. Но вот группа охотников, человек десять, подошла к байдаре, люди обступили ее со всех сторон, дружно взвалили на плечи и понесли к морю.

Раньше Маркин полагал, что плоскодонная байдара — анъяпик, покрытая расщепленной моржовой шкурой, натянутой на деревянный каркас, легка, и сейчас его удивило, что так много людей несут ее.

«Эта байдара на восемь или десять человек, — подумал он, — вот экипаж ее и несет».

Он вернулся в дом, торопливо собрался.

Аминак протянула старику маленький рюкзак с едой, налила мужчинам по кружке чаю, они быстро выпили, бросили кружки в рюкзак и, захватив карабины, направились к берегу.

— Счастливого пути и возвращайтесь! — напутствовала их Аминак, но провожать не пошла.

«Наверное, нельзя», — решил Маркин и почему-то обрадовался, что на берегу не будет женщин.

Четыре байдары были уже спущены и тихо покачивались на легкой прибойной волне.

— Сюда, — показал Вири, и Маркин понял, где его байдара.

Вири сказал что-то по-эскимосски, люди зашевелились, байдары одна за другой отчалили от берега. Вместе с другими мальчишками к Вири подскочил Алик. Он был в торбасах, кухляночке, в малахае. На поясе висел нож, подаренный Маркиным.

Вири потрепал малыша по плечу, улыбнулся, что-то ему сказал.

Маркин подмигнул Вири, кивнул на Алика: возьмем с собой, мол.

Старик только сверкнул глазами, посерьезнел, резко бросил:

— Нет!

Потом в море, через много часов работы и пронизывающего холода, Маркин поймет, что байдарный промысел — не прогулка, здесь нет места праздному наблюдению. И на охоту берут только того, кто может быть полезен.

Все это он поймет после. А сейчас Вири крикнул стрелкам, они поднатужились, толкнули байдару, запрыгнули в нее, Маркин прыгнул тоже, за ним старик. Гребцы налегли на весла. Байдара «оседлала» волну, прошла вторую, взлетела на третьей — берег отодвинулся вдруг, сразу, и застучал мотор.

Тут только Маркин заметил на дне байдары колодец для мотора. Мотор стучал негромко, весла спрятали, байдары одна за одной пошли к белеющим льдинам.

Вири стал на нос, махнул рукой в сторону горизонта, и вдруг кильватерный строй байдар распался, они пошли фронтом, байдара Вири вырвалась вперед, за ней пристроились остальные и снова кильватерной линией пошли вперед, и Маркин догадался, что его байдара — главная, по ней будут ориентироваться остальные. Не часто старик выходил в море, но раз уж вышел, то на правах старшего.

«Байдарный адмирал — вот уж точно», — усмехнулся Маркин.

Вири сел, достал трубку, и Маркин понял, что идти ко льдам еще долго.

И тут только он спокойно рассмотрел команду. Все были в меховой одежде, поверх кухлянок — камлейки темно-зеленого цвета из одинакового плащ-палаточного материала.

Следующим за Вири старшим по возрасту был рулевой. Это капитан байдары. Он же звеньевой морзверобойной бригады.

Самый молодой — моторист. Он сидел рядом со своей техникой, но, как и у всех в байдаре, цепкий взгляд его скользил по морю.

Рядом с Вири — первый стрелок, он же гарпунер. Наверное, самый сильный, решил Маркин.

Оставались еще двое — сам Маркин и его сосед. «Мы матросы, — подумал он, — стрелки».

Стаи морских птиц, низко проносясь над водой, резко под углом сворачивали рядом с байдарой и уходили к берегу. Они уйдут на южную оконечность Чукотского полуострова и будут зимовать у Имтука, в Беринговом море, — на незамерзающих разводьях.

Шум птиц, да плеск воды о байдару, да легкое постукивание мотора — больше ничто не нарушало холодную тишину. Никто не разговаривал, и это нравилось Маркину. Как всякий человек, имеющий дело с природой, а значит, очень часто с одиночеством, он любил тишину и ценил эти редкие минуты, когда они выпадали в суете городского быта.

«Звено на борту полностью, — подумал Маркин, — шесть человек. Значит, я и Вири кого-то заменили. Кто-то остался на берегу — два человека. Вместо них взяли нас — наблюдателя и науку. Доверяют. Тем двоим, что остались на берегу, наверное, обидно — не каждый раз встречаются киты. Впрочем, чего это я делю шкуру неубитого зверя? Тьфу, тьфу, — мысленно клялся Маркин, чтоб не сглазить. — Не видно китов, нет совсем охоты. Эх, плохо!»

Если б знал Маркин, что сейчас он думает почти по-эскимосски!..

Несколько раз показывались круглые головы лахтаков. Звери любопытствовали. Они подплывали и подолгу смотрели на байдару. Даже издали было видно, какие у них громадные круглые глаза.

Вири обернулся, показал Маркину на первого стрелка и на лахтака:

— Он с одной пули прямо в голову. Меткий.

И вздохнул.

Первый стрелок ничего не сказал, улыбнулся.

— Он и утке может в голову, если утка не летит, — продолжал Вири.

Первый стрелок сел спиной к Маркину, и тот выражения его лица не заметил. Маркин кивнул Вири: понял, мол, хорошо, мол, нам бы так.

Вири поднес бинокль к глазам и медленно провел им по горизонту. Пусто.

Через час подошли к ледяному полю. Поле было составлено из больших льдин, разделенных разводьями. Пришвартовавшись к одной льдине, выключили мотор и начали с ней вместе дрейфовать, наблюдая за разводьями.

И вдруг у дальней кромки метров за триста раздался выдох, и из воды ударил фонтан, разделившийся в вершине струи на два султанчика.