Маркин любил наблюдать за Вири. За тем, как тот не торопясь и основательно выполняет любую работу, любую мелочь. И не сразу понял Маркин, что мелочей в тундровом быте нет. Вот приколоти к нарте деревянные стояки гвоздями, на скорую руку — один маршрут они выдержат, а в следующем нарта развалится в пути, и будет беда. Вот почему в нарте ни единого гвоздочка, все стянуто ремнями, каждая деталь в пазу пригнана плотно, но настолько, чтобы с помощью ремней амортизировать, а не ломаться.

Поначалу Маркин задумал диссертацию сугубо охотоведческую. Но с каждым годом, все глубже изучая материал, он понял, что нужно другое — книга об опыте жизни человека в суровых условиях Севера.

В прошлом году он был свидетелем, как из тундры вертолет вывез двух совершенно отощавших геологов. Они не могли передвигаться, были на пределе: ни рыбы в реке, ни ягод в тундре, ни дичи, ни своих консервов. И все-таки… Вири показал Маркину съедобную траву, откопал съедобный корень, нашел еще один.

Много было вокруг такого, что поддержало бы силы парней. Конечно, это не ресторанное меню, но выжить можно.

Тогда Маркин все старательно записал. Оказалось, геологи даже чай могли бы себе сделать.

— Вот, смотри, — говорил Вири. В руках у него были длинные стебельки. — Это нутачай.

— Гм… спирая Стевена, — определил Маркин.

— Ся-а… нутачай. Так наши зовут. Хороший чай — землей и травой пахнет. Надо листья брать, заваривать. Попробуй!

Маркин взял несколько листочков в рот, разжевал.

— Нет, — сказал старик. — Надо в горячую воду. Вот когда война была, чай на паек давали. Мало чая было. Жена делала чай из нутачай и анукак. Сейчас как раз время. Листья сухие.

— Где анукак? — спросил Маркин.

— А вот.

— Так это ж иван-чай! — рассмеялся Маркин.

— Да, да, Иван. Так его у вас зовут. Надо мешать оба. Жена мешала. И в яранге у нас всегда пахло чаем. Настоящим чаем. Соседи даже обижались, кто не знал, — откуда у нас есть, а нигде нет. Однажды чукча из тундры пришел, мяса много принес и шкур. Говорит, где вы чай берете? Жена посадила его, напоила чаем, он так и не догадался. Тогда вытряхнула она из чайника траву, удивился он. Научила она его, как готовить. Наши женщины умеют. Когда они в сопки за корешками идут, мы смеемся: вот, говорим, женщины на охоту пошли! Хорошие охотницы!

— А сейчас пьют? — спросил Маркин.

— Некоторые женщины. Добавляют к заварке. Чтобы чай тундрой пах. Хорошо зимой запах тундры услышать, а?

«Пожалуй, действительно хорошо зимой чуть-чуть услышать лето», — подумал Маркин.

— Идем туда, — показал Вири в сторону маленького ручья. Берега ручья были влажными, поросли травой, хотя дно его каменисто.

— Вот кунавак. Гляди, листья толстые. Можно сразу есть. Ешь, не бойся.

Вири нарвал горсть листьев, отправил в рот. Маркин тоже попробовал. Потом еще нарвал. Вкус был непривычным, но не вяжущим, а приятным, легким.

«А ведь это обычная мертензия приморская, — подумал он. — Конечно, мертензия!».

— И на зиму ее женщины готовят, — сказал Вири. — Как у вас капусту. Вкусно. Сейчас редко траву готовят, все в магазинах есть. А раньше много, собирали.

— А что сейчас собирают, Вири?

— Нунивак собирают… и эскимосы, и чукчи… нунивак, лук дикий, щавель… и вот эту, — он сорвал маленький треугольный листик, — амлукирак.

— Это арктическая камнеломка…

— Да. Нунивак и амлукирак набрать полную бочку, нарезать, водой залить, пусть до зимы стоит. Зимой всем хватит — как новая трава, свежая. Женщины всегда с мясом подают.

«Нунивак — это, конечно, родиола темно-красная. Ее по всей Арктике собирают. Как и камнеломку. Да, тут только об одной природной столовой, не известной приезжему человеку, можно написать книгу. А говорят, что Арктика бедна. Нет, просто человек нелюбопытен. Он скорее верит рассказам о пурге, белом безмолвии и прочим ужасам, а когда сталкивается с этим наяву, рад, что его предположения подтвердились. И это вместо того, чтобы во всем видеть смысл — и в той же тундре, и в этом вот кустике. Ах, Вири, Вири, Великий Наблюдатель, открываешь глаза ученому человеку. Так его, Вири! Правильно, — думал Маркин. — Земля требует, чтобы мы учились жить, и она права. А если не умеешь жить здесь, не приучен, уходи. Уходи, если Север тебя не научил ничему. Уходи, если максимум своих знаний, добытых на Севере, ты не отдал людям. Есть ли у меня долг перед эти краем и его людьми? Смогу ли я его отдать и как?»

Вири медленно шел вдоль ручья, смотрел под ноги.

— Вот это копай, — показал он Маркину на маленький кустик.

Куст был величиной с ладонь, но вверх торчали три веточки, прямые, с гроздью чашечек, как у ландыша. Только чашечки были темно-коричневые, жесткие и пустые. Очевидно, семена уже выпали и разлетались.

«А это растение я не могу определить», — подумал Маркин.

Вири очистил корень, протянул ему, сам тоже пожевал.

— Пробуй!

— Что это?

— Анлинасик! Для роста. Дети едят — быстро растут. Лучше есть с мясом. В жиру хорошо хранить.

— …для детей, — раздумчиво повторил Маркин.

— Взрослым тоже надо! Сильный будешь, бодрый! Долго-долго ходить сможешь, не устанешь! Полезный корень, — улыбнулся старик и хитро посмотрел на Маркина.

— Как полезный?

— У кого жена есть… Будешь женатый — узнаешь!

— Ну-ну, — недоверчиво вертел Маркин растение, так и не определив его русское или латинское название.

«Надо записать и привести в систему все, что знает Вири, — думал Маркин. — Я должен это сделать. И если потом моя книга поможет спасти жизнь хотя бы одному человеку, значит, я здесь не напрасно».

Поначалу он собирал материал только о способах и приемах, о методе охоты. Изучал, как чукчи и эскимосы берут от природы все. Но потом собранные факты привели его к простейшим открытиям. Оказывается, здесь издревле люди заботились о численности животных, о росте молодняка, регулировали добычу, охраняли природу, думали о будущем — и весь свод неписаных охотничьих правил подразумевал, как само собой разумеющееся, такой образ жизни на промысле, чтобы тундра и море остались богатыми и для молодого человека, родившегося в роду Вири только вчера.

Он попытался вспомнить старое поверье — заклинание. Примерно так говорилось в этом древнем эскимосском правиле: «Если встретишь на охоте пять одинаковых зверей — пять диких оленей, пять волков, пять зайцев, пять лисиц или других животных по пять, то нельзя убивать их всех. Из пяти зверей — один неприкосновенный, он принадлежит творцу — киягныку. Если убьешь всех зверей, то поплатишься жизнью своих родственников, вымрет твой род. Также нельзя убивать всех морских зверей. Если они находятся вместе по пять, то один из них должен быть оставлен, если даже не будет сам уходить».

«Надо бы сходить с Вири на рыбалку, — думал Маркин. — Проверить, соблюдает ли он правило на рыбалке. Хорошее правило: при ловле рыбы сеткой или удочкой нельзя оставлять себе самую большую. Самая большая рыба принадлежит хозяину вод. Если возьмешь, не будет тебе удачи.

Как все просто и мудро здесь. Нет, совсем не просто. Мудро — да, но не просто. Вот возьми и приведи сейчас на этот берег самого расцивилизованного человека. Разве придумал бы он эту одежду? Смог бы сконструировать байдару из моржовых шкур и дерева? Добыть огонь трением? Боже, да летящую утку не смог бы сбить из пращи, как это умеет маленький Алик! Оканчиваем университеты, все знаем, все прочитали, все умеем — и умираем с голоду, не догадавшись протянуть руку и выкопать корень. Как это понять? Дискутируем о галстуках, о широком и узком узле — и умираем от холода на снегу, не умея одеться, не догадавшись зарыться в снег! Как это понять? Не очень ли мы торопимся, объявляя себя хозяевами природы? Не зазнались ли, вооруженные техническими достижениями века?»

А Вири между тем кончил нарезать моржовое мясо, сложил куски в таз. Собаки были на привязи, и каждая лежала в яме, которую вырыла за лето, кружась на одном месте вокруг прикола. Это были упряжные псы. Молодые и не умеющие работать в упряжке бегали в тундре, по селу, гуляли на берегу. Упряжным псам не разрешалось вести столь вольный образ жизни. Иногда, правда, Вири отпускал их на день, чтобы не застоялись, но потом снова брал на цепь.