Как-то уже ближе к вечеру Эдгар напился больше обычного. Он пил, не просыхая, с самого рассвета. На днях он крупно проигрался в порт-ройалском борделе, и теперь заливал свое горе. Его личные телохранители поговаривали, что сумма долга была столь значительна, что старик Колберт сдерет с сына шкуру, если ему придется его оплатить.

Одним словом, в этот злополучный вечер, Поэбе стала центром внимания младшего Колберта. Потеряв интерес к работе рабов и развалившись на валуне возле крутого обрыва, Эдгар подозвал к себе девчушку. Поэбе с готовностью подбежала к хозяину и подала воду в оловянной кружке.

- Оставь кувшин.

- Господин, – ответила девчушка, опустив глаза, – я еще должна раздать воду остальным рубщикам.

- Поставь кувшин, я сказал, – Не осмеливаясь поднять на хозяина взгляд и вся дрожа, Поэбе выполнила приказ. – Снимай рубашку.

Черные миндалевидные глаза девчушки широко раскрылись от страха. От других девушек она знала, как обращается с ними хозяин, когда увлекается какой-нибудь из них. Они рассказывали, что в постели он – чистая скотина, особенно когда пьян. Поэбе была девственницей и не могла скрывать своего отвращения, но именно это распаляло англичанина.

- Пожалуйста, хозяин, пожалуйста... – Эдгар, не спеша, встал, и его рост внушал ужас. Поэбе отступила на шаг назад, но в ответ он лишь с безжалостным равнодушием презрительно скривил рот. Неожиданно он поднял руку и с силой ударил девочку по лицу. Поэбе упала навзничь и закричала от боли.

- Делай сейчас же, что велят, грязная черномазая сучка!

Находившиеся поблизости рабы несколько секунд молча взирали на них, а потом равнодушно продолжили свое дело, ни во что не вмешиваясь. Что они могли сделать, чтобы помешать, если сами боялись стать жертвами? Если хозяин увлекся девушкой, он заполучит ее в любом случае. Любое их вмешательство лишь повлечет за собой наказание или смерть.

Вот только Диего думал иначе. Вдали от Мигеля он вместе с другими мужчинами выкорчевывал огромный пень только что срубленной пальмы. Диего видел грязные домогательства Колберта, и по его телу пробежал болезненный жар, а руки покрепче ухватили жердь, служившую ему ломом.

- Почему бы вам не оставить девушку в покое?

При этих словах даже надсмотрщики на несколько секунд перестали дышать. Эдгар потерял к девушке всякий интерес, и его бешеные глаза с яростью уставились на испанца.

- Может, ты хочешь занять ее место? – с вызывающей издевкой спросил Колберт. Тишина нарушилась, атмосфера все больше накалялась – все предвидели грядущий взрыв.

Диего терпел уже слишком долго, и в его измученной душе вспыхнул фитиль, воспламенивший порох. Под напором накопленных за все время оскорблений и унижений, Диего бросился к Колберту, замахнувшись на него жердиной. Увидев нависшую над ним угрозу, Колберт нырнул в сторону, уклоняясь от удара, и упал на землю. Сила инерции вынесла Диего на край невысокого обрыва, под которым бились о берег волны. Лежа на земле, Эдгар выхватил из кобуры пистолет, который он всегда носил с собой и выстрелил.

Звук выстрела тревожным эхом разнесся окрест, привлекая всеобщее внимание. Мигель

выпрямился и посмотрел в ту сторону, откуда раздался грохот. Кровь застыла в его жилах, когда он увидел, как брат, выронив жердь, схватился руками за живот.

- Дие-е-го-о-о!!!

Диего услышал тревожно-тоскливый вопль брата, повернул голову и посмотрел на него с легкой

улыбкой, словно только что обрел покой. Его смуглое, загорелое лицо выражало умиротворение. А потом, когда Мигель уже, сломя голову, мчался к нему, глаза Диего затуманились, тело дернулось, завалилось назад и полетело в пустоту. Когда Мигель подбежал к краю обрыва, тело брата уже исчезло, и единственное, что он смог разглядеть, это бьющиеся о скалы пенные волны.

Если смерть Карлоты давила на Мигеля, приводя его в ярость, то жестокое убийство младшего

брата превратило его в зверя. Проворным хищником метнулся он к Колберту, и его цепкие пальцы, как когти, впились в шею англичанина, намертво обхватив ее. Мигель ничего не слышал, кроме бешеного стука крови в висках и внутреннего голоса, твердившего: “Убей, убей его, убей!..”

Даже удары ружейных прикладов не могли оторвать Мигеля от горла Эдгара, который уже начинал

задыхаться и синеть. Он размахивал руками, силясь ослабить крепкую хватку испанца и освободиться. Град ударов все же смирил Мигеля, для которого не существовало физической боли; его боль была иной – яростная и ужасающая, она разрывала душу.

- Свяжите его! – прорычал Эдгар, стараясь отдышаться и массируя себе шею. – Свяжите этого

ублюдка!

Мигеля подняли, заломили руки за спину и крепко связали запястья. Он дрался, как сумасшедший,

отбиваясь ногами и матерясь, но вмиг осмелевший теперь Эдгар ударил его кулаком в живот, и Мигель, открыв от боли рот, рухнул на колени. Он чувствовал, как его бьют по ребрам, а взгляд затуманивается под градом ударов по измученному телу. Прежде чем окончательно потерять сознание, Мигель услышал:

- Ах ты, сукин сын! Ты мне дорого за это заплатишь, проклятый испанец!

Колберт приказал рабам прекратить работу и садиться в телегу, чтобы вернуться в поместье. Те

послушно выполнили приказ, отлично зная, что будет потом, и сокрушаясь об участи, постигшей испанца. Все были уверены, что Эдгар Колберт повесит этого парня.

Однако намерения молодого хозяина были вовсе не такими. Ему было недостаточно просто

вздернуть этого дьявола с изумрудно-зелеными глазами на веревке. Ничего подобного! Ему нужно было получить с лихвой – сначала заставить Мигеля выть и просить пощады, и только потом повесить с позволения отца… или без него.

Келли собиралась на ежедневную верховую прогулку. Ее удивило, что часть рабов вернулась

домой раньше времени. Это было очень необычно, и девушка решила повременить с прогулкой.

Телега с теснившимися на ней людьми остановилась на площадке. Увидев слезающих с нее рабов,

Келли натянула поводья Каприза и направилась к ним. Двое из рабов стаскивали с телеги третьего, находившегося в ужасном состоянии. Как только его отпустили, он упал на колени, а потом повалился ничком. Келли застонала, узнав в нем испанца; сердце девушки едва билось. Он с трудом удерживал сознание, и Келли поняла, что его зверски избили. Ни дядя, ни Эдгар не отличались состраданием к своим рабам, но они старались не слишком портить то, что называли товаром, ведь, в конечном счете, это были деньги. Однако они почему-то издевались над Мигелем. С тревогой в сердце Келли подъехала к одному из надсмотрщиков, между тем как кузен направил коня к дому. Отупевший от пьянства, с красными прожилками на щеках, выделявшимися больше обычного, Эдгар даже не заметил ее.

- Что случилось?

Тот тип, к которому подъехала Келли, снял сомбреро и почтительно наклонил голову.

- Он пытался убить хозяина.

Глаза Келли едва не вылезли из орбит. Он что, совсем свихнулся? Келли запаниковала, потому

что очень хорошо знала брата, и понимала, что все это могло закончиться трагедией. Не решаясь приближаться к раненому, она попыталась издали определить его состояние, и столкнулась с парой глаз, излучающих ненависть. Губы Мигеля кривились, выражая безграничное презрение. Девушка размышляла, как избежать неминуемого. Она спешилась и протянула поводья одному из негров, велев ему отвести лошадь обратно в конюшню.

Испанец, упрямый, как всегда, попытался встать на ноги, морщась от боли. Келли шагнула к нему,

но надсмотрщик преградил ей путь.

- Сеньорита Келли, я бы на вашем месте не вмешивался. Ваш брат очень зол и способен на все, –

предостерег он.

В эту минуту безумство Эдгара не имело для Келли ни малейшего значения. Глядя на бледного,

избитого Мигеля с окровавленными губами, синяками на скуле и заплывшим, едва приоткрытым правым глазом, она чувствовала себя так, будто ей в грудь всадили нож. Возможно, ему отбили все нутро, потому что дышал он открытым ртом и с большим трудом. Келли негодовала на своих порочных и жестоких родственников, но к ее раздражению примешивалась жалость к пленнику.