(VIII, 20) Так как о характере этой войны я уже сказал, то я скажу теперь коротко о том, как трудно ее вести. Ведь мне могут сказать, что она по своему характеру настолько необходима, что ее вести действительно следует, но не так трудна, чтобы ее приходилось страшиться. Здесь мне надо особенно постараться, чтобы не показалось вам пустяками то, что требует величайшего внимания. А дабы все поняли, что я воздаю Луцию Лукуллу всю похвалу, какой он заслуживает как храбрый муж, многоопытный человек и великий император, я утверждаю, что ко времени его приезда Митридат располагал многочисленными войсками, снабженными всем необходимым и подготовленными к войне, и что полчища Митридата во главе с ним самим обложили Кизик — один из наиболее известных и самых дружественных нам городов Азии — и подвергли его ожесточенной осаде[495], что Луций Лукулл, благодаря своему мужеству, настойчивости и продуманным действиям, избавил этот город от величайших опасностей, связанных с осадой; (21) что этот же император разбил и уничтожил большой и хорошо снаряженный флот, который с военачальниками Сертория во главе рвался к берегам Италии, горя яростью и ненавистью; что, кроме того, большие военные силы врагов были уничтожены во многих сражениях, и нашим легионам была открыта дорога в Понт, до того времени со всех сторон недоступный для римского народа; что Лукулл сразу же, по прибытии, взял города Синопу и Амис, где находились царские дворцы, пышно разукрашенные и переполненные всякими сокровищами, и занял очень много других городов Понта и Каппадокии, и что царь, лишившись царства своего отца и своих дедов, как проситель обратился к другим царям и к другим народам[496]; и что все эти подвиги были совершены без убытка для союзников и без ущерба для поступления налогов и податей. В этом, полагаю я, заключается очень веская похвала, квириты, которая должна убедить вас в том, что ни один из хулителей защищаемого мной закона и дела не воздал Луцию Лукуллу с этого места подобной хвалы.

(IX, 22) Теперь, быть может, спросят, почему же, если это все так, предстоящая нам война может быть столь важной. Выслушайте, квириты, мое объяснение; ведь об этом спрашивают, пожалуй, не без оснований. Во-первых, Митридат бежал из своего царства так, как некогда из того же Понта, по преданию, бежала Медея; она, говорят, во время своего бегства разбросала члены своего брата в той местности, по которой ее должен был преследовать отец, — для того, чтобы разыскивание их и родительское горе замедлили быстроту преследования. Так и Митридат, во время своего бегства, целиком оставил в Понте груды золота, серебра и драгоценностей, которые он и получил в наследство от своих предков, и сам награбил в прошлую войну в Азии и свез в свое царство. Пока наши солдаты слишком усердно собирали эти сокровища, сам царь ускользнул у них из рук. Так, отцу Медеи помехой в преследовании было горе, нашим войскам — ликование. (23) Бежавший в страхе Митридат нашел приют у Тиграна, царя Армении, который поднял его упавший дух, вернул ему утраченную бодрость и оживил в нем его былые надежды[497]. После того как Луций Лукулл вошел с войском в пределы его царства, множество племен выступило против нашего императора. Ибо этим народам, против которых римский народ никогда не считал нужным предпринимать военные или какие-либо другие действия, был внушен страх; ведь среди варваров был пущен устрашающий слух, сильно взволновавший их, — будто наше войско введено в эту страну с целью разграбления их богатейшего и благоговейно чтимого храма[498]. И вот, многие сильные племена поднимались, охваченные небывалым ужасом и страхом. А наше войско, хотя и овладело городом в царстве Тиграна и выиграло несколько сражений, все же стало испытывать тревогу из-за необычайной отдаленности этих мест, тоскуя по своим близким. (24) Продолжать об этом не буду; дело кончилось тем, что наши солдаты вместо дальнейшего продвижения потребовали немедленного отступления[499]. Митридат же тем временем привел в порядок свои войска и получил значительную поддержку в лице людей, собравшихся к нему из его царства, и в виде вспомогательных сил, присланных ему многими царями и народами. Как известно, обычно бывает так: несчастья, случившиеся с царями, во многих людях вызывают сострадание и деятельное участие, в особенности же в тех, которые или сами являются царями или живут под царской властью, так что царское имя кажется им великим и священным. (25) Поэтому Митридат, побежденный, смог совершить то, чего он до своего поражения никогда не посмел бы и желать. Ибо он, возвратившись в свое царство, не удовлетворился неожиданным даром счастья, позволившего ему вновь ступить на землю, из которой он был изгнан, а совершил нападение на наше прославленное и победоносное войско. Позвольте мне здесь, квириты, по примеру поэтов, излагающих историю Рима[500], умолчать о нашем несчастье, которое было столь тяжелым, что императору принес эту весть не гонец с поля битвы, а молва[501]. (26) Тут, среди этих несчастий, потерпев сильнейшее поражение, Луций Лукулл, который, быть может, еще мог бы до некоторой степени поправить дела, по вашему повелению, — так как вы, следуя древнейшему обычаю, сочли нужным ограничить продолжительность его империя — уволил солдат, срок службы которых уже истек, а оставшихся передал Манию Глабриону. Я нарочно обхожу молчанием многие другие обстоятельства, но вы сами догадываетесь о них и понимаете, как трудна должна быть война, которую соединенными силами ведут могущественные цари, возобновляют уже восставшие против нас народы, начинают еще не затронутые войной племена, берет на себя новый император, присланный нами после поражения нашего прежнего войска.

(X, 27) Мне кажется, я объяснил достаточно ясно, почему эта война по своему характеру необходима, а по своей трудности опасна. Мне остается сказать о выборе императора для ведения этой войны и для руководства столь трудным делом.

О, если бы к вашим услугам, квириты, было так много храбрых и честных мужей, что вам было бы трудно решить, кому именно можно поручить столь важную задачу и ведение столь трудной войны! Но теперь, когда Гней Помпей является единственным человеком, мужеством своим затмившим славу не только своих современников, но также и тех, о ком повествуют предания старины, что может при решении этого вопроса вызвать сомнения у кого бы то ни было? (28) По моему мнению, выдающийся император должен обладать следующими четырьмя дарами: знанием военного дела, доблестью, авторитетом, удачливостью.

Итак, существовал ли когда-либо или мог ли существовать человек, который бы знал военное дело лучше, чем Помпей? Ведь он еще совсем юным, оставив школу и ученье, во время труднейшей войны со свирепым врагом отправился к войску своего отца для прохождения военной службы. К концу своей юности он был солдатом в войске выдающегося императора, а еще очень молодым сам был императором над многочисленным войском[502]. Он чаще сражался на поле брани с врагом, чем другие состязались перед судом со своими недругами; больше войн знает по личному участию в них, чем другие — по описаниям в книгах; выполнил больше государственных поручений, чем другие желали выполнить; в своей юности изучал военное искусство не по чужим наставлениям, а начальствуя сам, не на поражениях, а на победах, считая не годы службы, а триумфы[503]. Была ли, наконец, какая-либо война, в которой судьбы государства не подвергли бы его испытанию? Войны гражданская, африканская, трансальпийская, испанская, война с рабами, война на море, различные и по своим особенностям и по характеру врагов, он не только вел сам. но и удачно закончил, а это доказывает, что в военном деле нет ни одной области, которая бы могла быть неизвестна этому мужу[504].