(XVI) Если бы мне теперь предстояло говорить о подвигах наших войск и нашего императора, я мог бы назвать множество величайших сражений; но речь не об этом. (34) Я утверждаю одно: если бы война эта, если бы этот враг, если бы сам этот царь заслуживали пренебрежения, то ни сенат, ни римский народ не сочли бы нужным уделять им столько внимания, не вел бы этой войны в течение стольких лет и с такой славой Луций Лукулл, а римский народ с таким воодушевлением не поручил бы, конечно, Гнею Помпею завершить эту войну. Из многих сражений, данных Помпеем, — а им нет числа — пожалуй, самым страшным кажется мне то сражение, которое он дал самому царю: оно отличалось необычайным ожесточением[1026]. Когда царь вырвался из этого сражения и бежал в Боспор, куда наше войско дойти не могло, он, даже потерпев величайшие неудачи, и в бегстве своем все же сохранил за собой царский сан. Поэтому Помпей, уже овладев самим царством и вытеснив врага со всего побережья и из всех значительных поселений, придавал, однако, жизни одного этого человека величайшее значение; даже одерживая победу за победой, захватывая все, что Митридат уже держал в руках, что он покорил, на что рассчитывал, Помпей тем не менее полагал, что война будет завершена только после того, как Митридат будет вынужден расстаться с жизнью. И такого врага, ты, Катон, презираешь, врага, с которым в течение стольких лет, в стольких сражениях, столько императоров вело войны, врага, которому, пока он был жив, хотя и был выгнан и вытеснен отовсюду, придавали такое важное значение, что сочли войну законченной только после известия о его смерти? И вот, в этой войне, утверждаю я, Луций Мурена проявил себя как легат в высшей степени храбрый, необычайно предусмотрительный, исключительно выносливый, и эти его труды дали ему не в меньшей степени право стать консулом, чем нам — наша деятельность на форуме.

(XVII, 35) Но, скажут нам, при избрании их обоих преторами первым был объявлен Сервий[1027]. Вы так упорно обращаетесь к народу, словно действуете на основании долговой расписки, — точно народ при замещении следующий должности обязан предоставлять ее в той же очередности, в какой он уже однажды предоставил ее тому или другому лицу. Но в каком проливе, в каком Еврипе[1028] увидите вы такое движение воды, такое сильное и столь непостоянное волнение и перемену течений, чтобы их можно было сравнить с потрясениями и бурями в комициях? Пропущенный день или протекшая ночь часто расстраивает все, и самый ничтожный слух нарушает иногда все расчеты. Часто, даже без всякой видимой причины, исход выборов не соответствует нашим ожиданиям, так что иногда народ даже удивляется тому, что совершилось, как будто не сам он это совершил. (36) Нет ничего менее надежного, чем толпа, ничего более темного, чем воля людей, ничего более обманчивого, чем весь порядок выборов. Кто думал, чтобы Луция Филиппа, при его выдающемся уме, заслугах, влиянии, знатности, мог победить Марк Геренний; чтобы над Квинтом Катулом, человеком редкостного образования, мудрости и бескорыстия, мог взять верх Гней Маллий; чтобы Марка Скавра, человека строжайших правил, выдающегося гражданина, достойнейшего сенатора, мог победить Квинт Максим[1029]. Такого исхода не предполагали; более того, даже когда это случилось, никто не мог понять, почему так случилось. Ибо, если бури часто вызываются каким-либо определенным созвездием, а часто разражаются неожиданно и необъяснимо, и причины их остаются скрытыми, то и при этой народной буре в комициях часто можно понять, под какой звездой она возникла; часто же причина ее настолько темна, что она кажется возникшей случайно.

(XVIII, 37) Все же — если нужно привести объяснение — при соискании претуры не было налицо двух обстоятельств, которые оба впоследствии очень помогли Мурене при соискании консульства: одним было ожидание игр, усиливавшееся в связи с какими-то слухами, которые старательно раздували его соперники; другим — что те лица, которые в провинции и во время его легатства все были свидетелями его благородства и мужества, в то время еще не возвратились в Рим[1030]. Оба эти обстоятельства счастливая судьба приберегла ему ко времени соискания консульства. Ибо войско Луция Лукулла, которое собралось для триумфа, было к услугам Луция Мурены во время комиций, и те великолепные игры, которые не состоялись во время соискания им претуры, были устроены им уже во время самой претуры[1031]. (38) Неужели тебе кажется слабой помощью и поддержкой при выборах в консулы приязнь солдат, имеющая значение и сама по себе как вследствие их многочисленности, так и ввиду их влияния на близких, — тем более, что при провозглашении консула голоса солдат оказывают огромное влияние на весь римский народ. Ведь во время консульских комиций избирают императоров, а не истолкователей слов. Поэтому большой вес имеют такие заявления «Я был ранен, а он спас мне жизнь»; «Со мной он поделился добычей»; «Под его начальством мы взяли лагерь, вступили в бой»; «Он никогда не заставлял солдат переносить больше трудностей, чем терпел сам»; «Он столь же храбр, сколь и удачлив». Как все это, по-твоему, действует на людскую молву и волю? И в самом деле, если в этих комициях укоренилась такая сильная богобоязненность, что и поныне голосование первоочередной центурии[1032] всегда признается знамением, то следует ли удивляться, что при избрании Луция Мурены оказали влияние молва и толки о его счастливой судьбе?

(XIX) Но если то, что является очень важным, ты считаешь незначительным и если голоса городских жителей ты ставишь выше голосов солдат, не вздумай смотреть свысока на красоту игр, устроенных Муреной и на великолепие сцены: все это принесло ему большую пользу. Стоит ли мне говорить, что народ и неискушенная толпа наслаждаются играми? Этому совершенно нечего удивляться; впрочем, нашему делу это идет на пользу; ведь комиции принадлежат народу и толпе. Поэтому, если великолепие игр услаждает народ, то нечего удивляться, что именно оно и расположило народ в пользу Луция Мурены. (39) Но если мы сами, которым дела мешают предаваться общедоступным развлечениям (причем мы от самих занятий своих получаем много удовольствий другого рода), все же радуемся играм и увлекаемся ими, то можно ли удивляться поведению невежественной толпы[1033]. (40) Луций Отон, храбрый муж и мой близкий друг, возвратил всадническому сословию не только его высокое положение, но и возможность получать удовольствие. Закон, касающийся игр[1034], народу потому более по сердцу, чем все остальные, что он возвратил этому весьма уважаемому сословию, наряду с блеском, также и возможность приятно проводить время. Поверь мне, игры радуют даже тех людей, которые это скрывают, а не только тех, которые в этом сознаются. Я понял это во время своего соискания; ибо и моей соперницей была сцена. И вот, если я, в бытность свою эдилом, устраивал игры трижды и все-таки испытывал беспокойство из-за игр, устроенных Антонием[1035], то не думаешь ли ты, который в силу обстоятельств ни разу не устраивал игр, что именно эта убранная серебром сцена Мурены, предмет твоих насмешек, и оказалась твоей противницей?

(41) Но допустим, что все ваши заслуги во всех отношениях равны, что труды на форуме равны трудам военной службы, что голоса военных не уступают голосам горожан, что дать великолепные игры и не дать никаких — одно и то же. Ну, а во время самой претуры между твоим и его жребием никакой разницы не было? Как ты полагаешь? (XX) Ему выпал тот жребий, какого все мы, твои близкие друзья, желали тебе, — творить суд по гражданским делам[1036]. В этом деле славу приносит значительность занятий, расположение, глубокая справедливость; при исполнении этих обязанностей мудрый претор, каким был Мурена, избегает недовольства народа правотой своих решений, снискивает благожелательность своей готовностью выслушивать людей. Это полномочия из ряду вон выходящие; они вполне могут подготовить избрание в консулы — хвала за справедливость, бескорыстие и доступность под конец увенчиваются удовольствием, доставляемым играми (42) А твой жребий? Печальный и жестокий — суд за казнокрадство — с одной стороны, одни только слезы и траур; с другой стороны, одни только цепи и доносы. Судьи, которых приходится собирать против их воли и удерживать против их желания; осужден писец — враждебно все сословие[1037]; порицают сулланские раздачи[1038] — недовольны многие храбрые мужи и чуть ли не половина граждан; строго определены суммы, подлежащие возмещению[1039] — кто остался доволен, забывает, кто обижен, помнит. В довершение всего ты отказался выехать в провинцию. Порицать тебя за это не могут, так как сам я — во время своей претуры и своего консульства — поступил так и счел это правильным. Однако Луцию Мурене управление провинцией много раз приносило благодарность и доставило всеобщее уважение. При своем отъезде в провинцию он произвел набор солдат в Умбрии; государство дало ему возможность быть щедрым, чем он привлек на свою сторону множество триб, в состав которых входят муниципии Умбрии. Сам он своей справедливостью и заботливостью достиг того, что наши сограждане могли взыскать в Галлии уже безнадежные долги[1040]. Ты же, оставаясь в Риме, тем временем, разумеется, был к услугам своих друзей — это я признаю; но все же не забывай, что преданность некоторых друзей по отношению к людям, явно пренебрегающим провинциями, обычно уменьшается.