Потом, мирно разговаривая, пили чай, Марина взглядывала то на Митродору, то на Селифона.

Хозяйка поставила на стол все, что у нее было вкусного. От чая и хлопот с гостями Митродора раскраснелась, похорошела еще больше.

Гостей хозяева провожали до ворот. Прощаясь с Селифоном и Мариной, старик Федулов хлопнул Митродору по круглому, литому плечу и шутливо сказал:

— Ока у нас тихонькая, молча кусает…

Митродора вышла замуж шестнадцати лет. Высмотрел невесту Лупан для смирного, как овца, единственного своего сына — Палладия в деревне Светлый ключ.

Жили в этой, такой же глухой, как Черновушка, деревне бородатый раскольник, работящий мужик Аким Колосов и его жена — веселая смуглолицая Анна.

Откуда они пришли в Светлый ключ еще молодыми и сильными, с двумя котомками за плечами, никто не знал. О прошлом раскольники не любили расспрашивать, а сами Колосовы не говорили.

С двумя парами рук и на вольных землях не нахозяйствуешь: нанялись они в работники к светлоключанскому богатею — Спиридону Куприяновичу Мяконькому. И прожили у него шесть лет. Последние годы Аким все требовал расчет, а Мяконький все отвиливал: «Живите — работайте без думушки. Присмотрите что вам надо — получите чистоганом, — зараз и сядете на свое хозяйство…»

Родилась у них дочка, и назвали они ее Митродорой. Пристал Аким с ножом к горлу хозяина: «Рассчитайсь, собираемся мы в Черновушку на жительство. И избенку уже приглядели и пасечонку, договорились за полтыщи, с тебя же нам поболе тыщи причитается».

Не стал упорствовать Мяконький — рассчитался честь честью, при свидетелях. Баню приказал вытопить, медовухи поставил. Попарились, выпили. И распростились по-хорошему. Завернули дитя в одеяльце, барахлишко в котомки и ночью, по совету хозяина, тишком от завистливого, лихого глаза, ушли горной тропой, вьющейся над порожистой Черновой.

Ушли, и как в воду канули.

Утром поехал на пасеку светлоключанец старик Нестор Кривоногов и на крутом повороте, где тропа вплотную подходит к обрыву реки, уперлась у него лошадь: храпит, стрижет ушами. Спешился старик и увидел два черных пятна крови, а чуть подальше, в камнях, шевелился завернутый в одеяльце, охрипший от крика ребенок. Подобрал старик ребенка, вскочил на коня и — в Светлый ключ. Поднял шум. Прискакали мужики. В камнях, над обрывом, нашли только простреленную Акимову шапку.

Убийца руки-ноги не оставил. Погалдели мужики и вернулись. Родни у Колосовых не было. Дело заглохло.

Ребенка «из милости» взял тот же бездетный Спиридон Куприяныч Мяконький. С безродной казашкой, пасшей Спиридоновых коров, и выросла девочка-приемыш.

Жила Митродора с седой, оглохшей от старости Кульзижирой на задах двора вместе с телятами в работницкой избушке, провонявшей дегтем и лошадиной сбруей.

Скота у Мяконького — полон двор, а зимой Митродора управлялась с ним одна. Сложилась и окрепла, точно из бронзы отлитая, на редкость красивая девушка очень рано. В пятнадцать лет на семи упряжных меринах, в одном зипунишке, без рукавиц, в трескучий мороз ездила за сеном. Выедет на рассвете, а к полудню — обратно. И воза — выше дуги. Распряжет лошадей, задаст корму на ночь и — «на вечорку»: в мать пошла девушка — и попеть и поплясать любила Митродора.

От парней отбою не было, но держалась круглая сирота строго. От крупного, жилистого ее кулака на глазах у всей деревни упал наземь один из не в меру ретивых поклонников, вернувшийся со службы подгулявший солдат Агафон Коротеев. И когда отлежался, пришел в сознание, сказал: «Это не кулак, а молот. Им только по перволедью налимов глушить».

Дразнящая красота девушки не давала спать и толстому сластолюбцу Мяконькому. Спиридону Куприянычу было под шестьдесят. Похоронил он трех жен, женился на четвертой — тридцатилетней богатой вдове — Василисе Касаткиной. И все-таки не раз воровски проникал он в работницкую избушку к «богом данной дочушке» — Митродорушке.

Долго и упорно обхаживал, приручал к рукам умную, бойкую девушку налитый бугаинной ярью румяноликий старик. Вел он с нею набожные беседы, изредка шутил. Потом стал цветные платки и сарафаны дарить.

В покров, когда по раскольничьему обычаю вся деревня от мала до велика была пьяна, прокрался он к вернувшейся с полянки, скинувшей праздничный сарафан, разгоревшейся, соблазнительно прекрасной Митродоре и сел на ее постель.

Девушка, как доткнулась до подушки, так и уснула, хоть в колокола звони. Долго слушал сонное дыхание Митродоры Спиридон Куприяныч. Толстые, черные, со стальным отливом косы ее, наполовину только расплетенные, упали на мраморно-белые плечи. Девическая грудь мерно и высоко поднимала холстинковую рубашку.

«Как два яблока налились! Вот она, Спиридон, и сладость и красота!» — точно бес нашептывал ему в уши.

Схватив смуглые запястья Митродориных рук, навалился на девушку Мяконький. Страшно и тяжело дышал в лицо перегаром медовухи и соленых огурцов.

— Богом прошу… Митроша… богом…

Молча, со стиснутыми зубами, боролась Митродора. Как-то ей удалось вырвать правую руку: обессилел страдавший одышкой Мяконький, выпустил на мгновение кисть жертвы.

Девушка сорвала висевшую над кроватью расписную дугу и ударила ею Спиридона Куприяныча по голове. Старик охнул и упал на пол.

Плохо помнила Митродора, как она собрала в узел кое-какие пожитки, как перешагнула через хрипевшего, подплывшего кровью «богоданного батюшку» и выскочила на улицу. От страха, от стыда она в ту же ночь прибежала в Черновушку и вскоре устроилась в работницы к Автому Пежину.

Через полгода в горах на пасеке Пежиных, чуть по-другому, история с попыткой насилия повторилась. От Автома Пежина Митродора отбилась кухонным ножом.

Тогда-то в тоске, в горе и уговорил красноречивый Лупан шестнадцатилетнюю Митродору выйти замуж за своего Палладия: «Ты бедна, и мы небогаты, но парень он золотой. Единственный порок, милая дочушка, — тих: нашел — молчит, потерял — молчит. Но опять же в толк возьми, что с тихим, как со святым, ввек не поссоришься. Он же хоть тих-тих, но на работу лих. И второе — свекрови нет: будешь ты в дому хозяюшка, сама старшая, сама бояршая».

Еще в Светлом ключе зоркий Лупан заметил сироту. Увидел и остолбенел: «Писаная красавица! Сам бы женился — молода: во внучки годится — засмеют».

И тогда же старик, разузнав подробно об удали и трудолюбии Митродоры, решил дождаться совершеннолетия девушки. Случай у Пежина на пасеке помог в сватовстве. Три вечера уговаривал Лупан сироту: согласилась.

Невесткой Митродора оказалась не только удалой на работу, но и необыкновенно смышленой. Грамотные Лупан и Палладий научили ее читать и писать, И трудно сказать, кто больше радовался успехам Митродоры — речистый ли Лупан или тихий, скромный Палладий.

Сирота пришлась Федуловым ко двору: мертвый дом их наполнился жизнью, звонким ребячьим смехом.

— Женщина без ребят — в тряпках пустая бочка. Не молодуха — королева! Счастье привалило Паллашке. Ума у него, что у тетерева: молод — на зубах еще волосы не выросли, — смеялся злой на язык Лупан и над родным сыном.

Проводив гостей, Митродора вошла в избу туча тучей: длинные брови у ней точно срослись над переносицей.

Молча постелила она свекру на голбчике, молча разобрала свою постель, дунула на лампу, разделась в темноте и тяжело, так что заскрипела кровать, легла.

Палладий присел на лавку у голбчика. Лупан прижал бороду к уху сына и шепнул полушутя, полусерьезно:

— Быть грозе! Ты бы, Паллаша, к стенке лег.

Палладий промолчал. Ступая босыми ногами на носки, точно подкрадываясь к сторожкому зверю, Палладий подошел к кровати и лег с краешку.

Муж и жена лежали на разных сторонах постели, но Палладий чувствовал, какая дрожь бьет Митродору. Он несколько раз пытался протянуть свою руку и дотронуться до плеча жены, но каждый раз безуспешно.

Не спали.

Лупан укрылся с головой. Спал он на «стариковском месте» — на голбчике у печки, от кровати невестки и сына через всю избу, но прерывистое дыхание Митродоры, казалось, достигало его и здесь: такой грозной Лупан Каллистратыч видел сноху впервые.