— Ничего, кончай да пойдем в правление. Дел перед покосом, сам знаешь…

— Ты смеешься! — сорвался со стула Адуев.

Вязальные спицы в руках Аграфены замелькали так быстро, что трудно было уследить за их движением.

— Что ты, что ты, друг! Совсем не смешливое у меня настроение на душе, а даже наоборот. — Татуров тоже встал и замолк, задумчиво смотря в пол.

На опаленном жаром лбу Адуева показались капельки пота.

— Это в точности по украинской пословице получается: «За малым дело — все пуговки есть, тилько штанив нема». Ты ни с кем не говорил об этом? — изменив тон, тревожно спросил Вениамин.

— Не говорил… Нет, говорил, — еще больше теряясь, поправился Адуев. — С Мариной, с тестем по секрету поговорил и вот к тебе пришел.

Татуров облегченно вздохнул и сел.

— Ну и хорошо, что не говорил…

Аграфена положила вязанье и вышла по хозяйству. Лишь только закрылась за нею дверь, Вениамин встал и подошел к Селифону.

— Авторитет председателя — тоже капитал, и наживается он годами. Потерять же его можно одним-двумя непродуманными предложениями. Постройка хотя бы самотечного водопровода для всей деревни сейчас, — Вениамин взял Селифона за плечи и дружески потряс, как бы пробуя его устойчивость, — сейчас, когда у нас нет, например, до зарезу нужных нам грузовиков. — Вениамин замолчал, подумал и, тряхнув головой, продолжил: — Факт этот твой незначительный, конечно… Но из мелочей, как ты знаешь… Одним словом, друже-казаче, мне кажется, дело у нас с тобой упирается в нашу малую теоретическую подготовленность, в неумение планировать…

Лицо Адуева покрылось мертвенной бледностью, губы запрыгали. Татурову очень тяжело было говорить Селифону то, о чем он уже думал не раз. И теперь, когда разговор этот пришелся кстати, Вениамин решил сказать ему обо всем. Но, увидев растерянное его лицо и по-детски обиженно затрясшиеся губы, захотел смягчить слова и даже повернуть все на шутку: «Нельзя с плеча с ним — надо подготовить…»

— Сам подумай, когда нет у нас еще электростанции, этого основного фундамента для развития колхозного хозяйства, твой водопровод — это же, Селифон, все равно, что босой девице в дерюжной юбке, — лицо Татурова все расплывалось и расплывалось, — надеть на голову шляпку с пером…

Вениамин Ильич засмеялся показавшемуся ему удачным сравнению. Он хотел, чтоб председатель тоже или засмеялся вместе с ним, или хотя бы улыбнулся. Но Селифон трясущимися руками собрал со стола бумаги, скомкал их в карман и, не сказав ни слова, вышел от Татуровых.

Вениамин не удерживал председателя:

«И горд и горяч, перекипит — поймет».

Он тоже вышел вслед за ранним гостем.

Встретились друзья только вечером в правлении колхоза. Председатель разговаривал с бригадиром Иваном Лебедевым.

— Ну, как у тебя, товарищ Лебедев, с запасными косами и косогонами в этом году?

Внешне Селифон, казалось, был совершенно спокоен, но Вениамин заметил, что у него подергивалась левая бровь. Не случайно также председатель обратился к бригадиру не по имени-отчеству, как всегда, и что задал он Лебедеву больной вопрос: с запасными косами для сенокосилок в бригаде Лебедева было неблагополучно. Бригадир запустил руку в загривок и потупился.

— Не так, чтоб сказать — хорошо, Селифон Абакумыч.

Левая бровь Адуева затрепетала заметней.

Вениамин понял, что вот-вот Селифон взорвется и накричит на бригадира.

— Но и не так, чтоб сказать — уж очень плохо… — тянул Лебедев.

В черных глазах председателя вспыхнули огоньки ярости; он трудно дышал, плохо понимал что-либо, кроме своей злобы.

— Абакумыч, прости меня, что я перебиваю вас, но ты мне очень нужен.

Селифон повернул к Вениамину пылающее лицо, внимательно посмотрел в его проницательные серые глаза и все понял:

«Знает, черт, что во мне кипит все сейчас…»

Иван Лебедев облегченно вздохнул и поспешил в кузницу: он слышал, что там имеются запасные сегменты, и решил попросить ковалей в ночь собрать хотя бы еще парочку запасных кос.

— Ты совершенно прав насчет самотечного водопровода для фермы: водопад рядом с дворами, а насчет листвяжных труб это даже здорово придумано, — заговорил Татуров, как будто и не было у них утренней размолвки. — Стоить это будет прямо гроши, а пользы немало… И, конечно, в дальнейшем, годиков через несколько, мы его продолжим на всю деревню… Давай-ка поставим этот вопросик на партгруппе, сама жизнь заставляет нас смотреть вперед: мне надо посоветоваться с тобой, не пора ли и мне, и тебе по очереди поехать поучиться. А также время посылать и наших комсомольцев на учебу: в ближайшем будущем потребуются и инженеры-строители, и ученые-зоотехники, и врачи, и агрономы. А планировать и управлять большим хозяйством не шутка. Очень даже не шутка!..

Селифон слушал Вениамина и сам говорил, а все время с горечью думал о том, что произошло у Татуровых утром.

«Выходит, я неуч, круглый дурак, и туда же с проектами!.. Конечно, в армии я не был, политических курсов, как ты, не проходил, а себя подменять тебе не даю… Конечно, на посту своем я только помеха: значит надо по шапке теперь такому руководителю»…

Кипевшая все время обида не давала покоя Селифону.

Увлечение Марины домашним хозяйством скоро прошло. Селифона по целым дням не было дома: он был занят постройкой водопровода для фермы.

— Нет, это становится немыслимым! Он перестал приезжать даже к ужину. Днем — на работе, вечера — у Дымовых, ночь — за книгой…

Ночью они снова поссорились и снова помирились. Успокаивая ее, Селифон пообещал побыть с нею весь выходной день. Утром дольше обычного она возилась в, кухне. Селифон несколько раз уже посмотрел на часы, но Марина, словно и не замечая его волнения, спокойно и торжественно накрывала стол белой скатертью, не торопясь резала хлеб, колола сахар.

Селифон стал помогать ей: он решил сам нарезать хлеб и налить молока в сливочник, но Марина повернула его за плечи и выпроводила из кухни.

— Сегодня же выходной и сегодня ты мой гость! Долгожданный гость! — улыбаясь, сказала она ему.

Селифон покорно сел. Ему тоже хотелось побыть с нею, но сегодня начинали рыть первую водоводную траншею, и он очень раздражался и на себя за необдуманное обещание, и на то, что она, воспользовавшись его обещанием, тянет с завтраком.

«Вениамин, конечно, уже там… Вот так у нас всегда…» Он представил ошибки, могущие быть в начале дела, потерю времени на переделку…

Селифон решил заседлать жеребца. Вскоре он вернулся, но у Марины все еще не готов был завтрак. На сковороде шипело, жарилось свиное сало, а сама Марина надевала свежевыглаженную серенькую, как перепелка, блузку.

Селифон мрачно опустился на стул, и краска, как всегда в таких случаях, жаркой волной прихлынула к его лицу.

«Она, должно быть, зарезать меня хочет сегодня! — Селифон с ненавистью посмотрел на сковороду с салом. — Там, поди, черт знает, что делается теперь, а ты тут завтрачек ждешь».

Он не мог уже больше дожидаться, схватил фуражку и выскочил во двор.

Жеребец начал грызть удила и нервно закрутился у столба.

Адуев вскочил в седло. Марина с надетою на одну руку блузкой выскочила на крыльцо.

— Селифон! — крикнула она ему вдогонку.

Но он уже в галоп мчался по улице в сторону Журавлишки.

— Нет, так дальше жить нельзя! — прошептала Марина, возвращаясь в комнату.

Блузка, так и не надетая на другую руку, волочилась за нею, как перебитое крыло.

Примирение состоялось, едва Селифон переступил порог. Он подкупил ее приездом домой к обеду. Мокрое от слез лицо Марины при виде виновато-робко входившего мужа вспыхнуло такой радостью, что скрыть ее была невозможно, хотя она и отвернулась к стене.

Селифон бросил фуражку, взял стул, поставил его посредине комнаты, сел на него верхом и, наклонив голову, покорно и решительно сказал:

— Руби! По самые плечи руби!

Марина стояла не поворачиваясь. Но по трясущимся ее плечам Селифон видел, что она с трудом удерживает смех. Он стал подвигаться к ней вместе со стулом. Марина не выдержала, взглянула на него смеющимися глазами и снова отвернулась, но плечи ее затряслись еще сильнее.