И он шел по улице по направлению к дому, преисполненный желчных размышлений. Все воздушные замки, которые он строил в связи с этой книгой, зашатались у него на глазах, рухнули и разбились вдребезги, словно фарфоровые фигурки.

При воспоминании об этом Матея Матова охватило такое волнение, что защипало глаза. Он напряг последние силы, поднял голову и, устремив взгляд на невидимого врага, который постоянно истязал его, плюнул в сторону шкафа и с тоской проговорил, заикаясь:

— П-под-лецы! П-продажные шкуры!

И тяжело упал на подушку.

Глава воьмая

Ветряная мельница

Он служил в гвардейском полку и знал все тайны придворной жизни. Не раз мадьярская ругань и толстая трость его величества провожали Матея при смене караула. Нередко он заставал царственную особу при выходе из ванной, когда придворный парикмахер готовился приступить к его туалету. Ожидая в соседней комнате, Матей Матов бывал невольным свидетелем этой долгой и сложной церемонии, во время которой старательно подрезался каждый волосок бороды, изводилось столько духов и помады, что, когда наконец парикмахер, пятясь, выходил, лоб его и лицо были покрыты потом.

Матей Матов входил к сердитому властелину, который сидел в широком кресле, закутавшись в синий пушистый халат, причем огромный его живот выпирал, словно какой-то посторонний предмет. Начинались расспросы, на которые Матею Матову приходилось отвечать учтиво и сдержанно.

Царь интересовался офицерами полка, их семейной жизнью, спрашивал об их родственниках, нет ли между ними изменников отечеству. Многие офицеры-фавориты перегоняли других в чинах, и это озлобляло остальных. Матей Матов не смел, однако, намекнуть на это, поскольку и сам относился к числу привилегированных. Он слушал и моргал, повторяя автоматически: "Слушаю, ваше величество", — не в силах выдержать пронизывающего взгляда голубых, словно стеклянных глаз.

В дни официальных праздников, в дни парадов всех в полку охватывало настоящее безумие. Часто совершенно неожиданно приезжал сам царь и выстраивал офицеров. На ломаном болгарском языке он долго, пространно жаловался на гражданскую администрацию, на министров и депутатов, на кое-кого из генералов, которые многие дела решают по своему усмотрению, не считаясь с тем, что он сам их так хорошо продумал…

Был он мелочен и, оглядывая мундиры, делал замечания за недостаточно хорошо начищенную пуговицу. Офицеры выслушивали все молча и облегченно вздыхали лишь после того, как он, величественно козырнув, удалялся. Они ненавидели его за то, что был он ни на что не годен, не умел носков надеть, даже галстук ему завязывали другие; ненавидел его и Матей Матов, особенно когда приходилось помогать царственной особе взбираться на коня. Эту тушу нельзя было сдвинуть с места, и приходилось вызывать гиганта-фельдфебеля Вангела, который просто-напросто вскидывал его величество на коня, и тот плюхался, расплываясь по седлу своими телесами, словно перина.

Странное дело: все офицеры ненавидели его, но трепетали перед ним и служили ему верно. Матей Матов понимал всю мерзость этого, но тем ревностнее разглагольствовал перед солдатами о "царствующем доме", о "потомках прежних болгарских царей", об "отеческих заботах его величества", о "нашей славной армии", — это были догмы, которых, казалось, нельзя было избежать.

И когда в конце войны солдаты, которые благодаря "отеческим заботам" царя остались разутыми и раздетыми, восстали, чтобы потребовать ответа за свои трехлетние страдания, Матей Матов почувствовал какое-то странное удовлетворение. Столько раз унижал его этот, как он его называл, "высочайший маньяк", что, когда царя свергли и он бежал среди ночи в свою венгерскую Пусту, Матей Матов не испытал никакой жалости. В ту ночь он был дежурным по полку и должен был проводить его до вокзала.

Матею Матову вспомнилась жалкая фигура вчерашнего монарха на царском перроне в ту памятную сентябрьскую ночь, редкие фонари, мелкий дождь, нетерпеливое пыхтение паровоза. Царь стал необыкновенно учтив в обращении. "Прошу вас, господин подполковник, — сказал он, — проверьте, прицеплен ли последний вагон". В вагон этот был погружен новенький автомобиль, которым он лично управлял. Он даже предложил Матею Матову сигарету, которую, однако, вскоре пришлось бросить, ибо она намокла от дождя.

Паровоз слабо, как-то испуганно свистнул и тронулся. Матей Матов почувствовал в этот момент, что с плеч его свалилась огромная тяжесть. Он простился с тяжелым и безрадостным прошлым, — свою женитьбу он связывал с этим человеком. "Сколько войн, сколько жертв, сколько слез, — думал Матей Матов, — и все по его вине".

Вспомнил, как он вернулся во дворец доложить новому царю об отъезде его отца. Сын был противоположностью отца: съежившийся, сутулый, всегда глядящий в землю. В глазах — лисья хитрость. Приняты ли меры для спокойного следования поезда до границы? Все ли погружено? Хорошо ли запломбированы вагоны? Как же так, господин подполковник даже не поинтересовался этим? С какого времени служит он в гвардейском полку?

Матей Матов понял, что ничего, в сущности, не изменилось, что старое зло сменилось новым — скрытым, потаенным. Что же будет дальше?

А дальше наступили те трудные времена, когда, согласно мирному договору, пришлось сократить армию. Подхалимы и тут хорошо устроились: они ходили, хлопотали за закрытыми дверями, за кулисами и остались на прежних теплых местечках, а его, Матея Матова, победителя под Демиркаем, уволили…

Он снова вспомнил о злополучной книге, о том, как издевались над ним эти штабные крысы, которые, в сущности, завидовали ему… Да, да, он не оставит этого — рано или поздно наступит день расплаты.

"Но когда и как?" — думал он. Перед глазами мелькнули огромные крылья ветряной мельницы. Придет еще и его время, мельница начнет давать доход, он напечатает свою книгу, и тогда каждый получит по заслугам.

Второй раз вспомнилась ему ветряная мельница. Почему-то он избегал думать о ней, словно боялся, что невидимые силы разрушат и эту последнюю его надежду.

Мало ли забот причинила ему она? Мысли о мельнице зароились, словно пчелы в улье, жужжа, перескакивая, перегоняя и перебивая одна другую. Он закрыл глаза, стараясь отогнать их, но они налетали, как вороны, зловеще каркая: "Мельница! Мельница! Она спасет тебя от всех напастей и забот, принесет спокойствие. Крепись, Матей Матов!"

Какой он человек! Даже немецкий язык изучил, чтобы вести переписку с фирмой в Дрездене. Немцы отвечали с исключительной учтивостью и аккуратностью. Первое время их забавлял этот упрямый болгарин, обещавший им, что после того, как он пустит свою мельницу, ветряными мельницами покроется вся Болгария. Болгария — страна с пересеченным рельефом, где ветры дуют в различных направлениях, в общем, идеальная страна для вложения иностранных капиталов. Так и писал Матей Матов: "рельеф", "вложение" — если уж затевать дело, то как следует!

Так как знание немецкого языка, полученное в гимназии и позже в военном училище, оказалось недостаточным, он прошел трехмесячные курсы, чтобы вполне толково вести переписку с немцами.

Началась длительная и сложная переписка с фирмой, производящей ветряные мельницы. Матей Матов изучил по каталогам географию Германии, особенно тех областей, где в связи с особым расположением воздушных потоков было много ветряных мельниц.

Он настаивал, чтобы мельница была ему предоставлена в рассрочку и, главное, в качестве образца; она должна послужить примером и положить начало новым и новым поставкам в будущем. Ему отвечали, что фирма продает только за наличный расчет и дальнейшие разговоры на эту тему излишни. В таких случаях Матей Матов улыбался особой улыбкой, величественноснисходительной улыбкой непризнанного гения, говорившей: эти глупые швабы сами не понимают своей выгоды. Что потеряет фирма, предоставив одну мельницу в рассрочку? Да он согласен стать их представителем, объехать всю страну, разместить заказы еще на сто — двести мельниц… Вся придунайская равнина, вся Добруджа, все черноморское побережье южной Болгарии только об этом и мечтают…