— Если я обладаю, почтенные судьи, хоть немного природным талантом, — а я сам сознаю, насколько он мал и ничтожен; если есть во мне навык к речам, — а здесь, сознаюсь, я кое-что уже сделал; если есть для общественных дел и польза и смысл от занятий моих над твореньями мысли и слова, от научной их проработки, — и тут скажу о себе откровенно, что в течение всей моей жизни я неустанно над этим трудился, — так вот в благодарность за все, чем я теперь обладаю, в праве потребовать здесь от меня, можно сказать по законному праву, защиты вот этот Лициний. — Марк Туллий Цицерон. Речь за поэта Архия.

Звонок на лекцию разгонял этот звонкоголосый парад, призывая к краткому курсу.

Основное достоинство сокровищ памяти состоит в том, что они ничего не стоят. Они наживаются горбом и потом, а продать их невозможно даже при наличии покупателя. В лучшем случае вам выставят за них пятерку, отнюдь не материализованную.

Разве что под старость нарастут проценты на капитал?..

Сундуки ломились от избытка. Уже на втором курсе Факультета Собственного Мнения пришлось заводить сундук № 4 — «Сноски и примечания», куда можно было валить мусор сомнений, колкость поправок, а также все то, что само производилось на свет.

У науки имелось и другое неоценимое преимущество: она способствовала умерщвлению плоти. Прошло полгода сухаревского жениховства, однако наш герой ниже губ не допускался, разве что погладить. Вот когда Иван Данилович понял монахов средневековья, о которых написал реферат, ибо и сам не далеко от них ушел.

Как ни старался Иван Сухарев схватить свой кусок до срока, номер не прошел. Виктория не теряла головы, ее мать — бдительности.

Свадьбу сыграли весной. Сухарев перебрался из общежития в профессорскую квартиру, где молодым была отведена дальняя комната с надежной звуковой изоляцией, последняя дверь налево.

Воздержание пошло на пользу их любви, в которой они слились созвучно и ненасытно. Теоретическая подкованность Виктории оказалась настолько фундаментальной, что была способна вызывать приступы ревности у законного супруга. В некоем древнем сундуке Виктория выкопала, что человек отмечен высшей печатью говорящей любви, и требовала ответных слов от партнера. Любовные диалоги переходили в постельные допросы: какая я у тебя? а что ты чувствовал, когда? неужто и пять тысяч лет назад это было так же?

Год защиты диссертации совпал с рождением Маринки. Оба события были достойны отмечены.

Нет, нет и нет, они прекрасно жили. И до и после. Несмотря ни на что. Даже когда повис на плечах этот тяжкий карпатский мешок с неведомого перевала.

В тот год было решено — опрощаться! Купили туристские путевки, оставили Маринку с бабушкой, долго летели в самолете, еще дольше тряслись в разбитом автобусе, потом шагали пешком по наклонной плоскости. Турбаза встретила их причудливой песней:

Ухабистая дорога, теплый дождик, шумная встреча — все нравилось Сухареву до рези в глазах. Вот оно, начало опрощения, с умилением думал он.

Тисса — романтическая река нашей юности. Пять турбаз за один присест, десять вершин, двадцать дней слияния с родной землей. Долой цивилизацию.

Их разъединили. Виктория попала этажом выше, он в компанию трех одиноких дикарей, озабоченных поиском самок.

Тем лучше, думал Сухарев, опрощаться, так до предела.

Утром он проснулся от петухов, долго слушал их у окна, вздрагивая при каждом новом запеве. Ностальгия по петухам неизбывна в нас. Все-таки я мужик по истокам. Все мы из мужиков. Пять поколений назад, кроме русского мужика, в России вообще никого не было.

Мужики и петухи — вот исконная основа России, ее мудрость и скорбь.

Чу! Опять я умствую, а ведь прилетел опрощаться.

Труба поет подъем. Бегом к вершинам.

Первую вершину пропустили, так как Виктория отравилась кислородом и слегла с мигренью, приступы которой ее иногда посещали. Потом она задремала, а я побрел куда глаза глядят, лишь бы в горы.

Что такое Карпаты? Многослойность пространства. Заступая одна за другую, линии косо устремляются в небо, каждая к своей вершине. Но вдруг раскрывается долина, скомпонованная по принципу минимального использования линий, необходимых для изображения карпатского силуэта.

Горы существуют для того, чтобы увеличивать количество квадратных километров земной поверхности. Долины — для привалов и жилищ. Трехмерность гор неизменно выше двухмерности долины. Мы покидаем долину ради восхождений, возвращаемся к ней, чтобы жить.

— Сча-стли-во-го пу-тю! — скандировала горстка остающихся.

— Сча-стли-во ос-та-вать-ся! — отвечала уходящая масса.

Все упрощается, когда люди начинают скандировать хором под палочку дирижера. За тем мы и приехали сюда.

Утром вышли к приюту Драгобрат, чтобы оттуда начать штурм Близнецов. Нас вел инструктор Василий. С тропы скатывались под откос истерзанные рифмы:

Песня была бесконечной, как восхождение, и выносливой, как гуцул-инструктор.

Когда в легких не хватает кислорода, все становится проще: хочется одного — заглотнуть глубже. Всего один глоток. Я много не прошу, дайте глотнуть кусок родного пространства.

Однако опрощение не приходит само. Учтите, оно нуждается в веских доказательствах.

На промежуточном привале Виктория лежала, высунув язык.

— Мы втянемся, — говорила она, — вторая вершина будет легче, вот увидишь, а третья еще легче, чем вторая.

Подошел гуцул Василий, мастер по восхождению.

— Это твой? — спросил он, указывая на мешок.

— Мой. А что? — удивилась она.

— Мешок почти свободный. Дай-ка сюда.

И принялся наваливать в ее мешок кирпичеподобные буханки. Сухарев не успел набрать воздух в пустующую грудь, как Василий с кряканьем перебросил мешок себе на спину. Виктория молча наблюдала.

— Ты хилая, — сказал он ей. — Иди так.

Виктория мечтательно смотрела ему вслед.

— Какой прекрасный экземпляр дикаря, — заметила она. — Правда, Ванюша?

— Здесь все правда, — с чувством отвечал Иван Данилович. — И мы на верном пути.

— Товарищи туристы! Приют Драгобрат находится на высоте 1240 метров над уровнем моря. Кто будет спать на верхних нарах, тот поднимется на два метра выше, рекомендую. А сейчас женщинам шагом марш чистить картошку, мужчинам носить воду и одеяла. Завтра подъем в восемь ноль-ноль.

— Тысяча двести сорок метров над уровнем асфальта, — задумчиво сказал Сухарев.

— Чего? — не понял сосед, один из трех дикарей.

— Мы поднялись над нашей цивилизацией, — велеречиво пояснил Иван Данилович, — может быть, даже оторвались от нее.

— Подумаешь, — сказал дикарь. — Зачем тебе цивилизация? Пойдем за одеялами.

— Чем выше в горы, тем проще жизнь. На вершине жизнь вообще упростится до одноклеточного существования: хватать воздух. — Обобщающая тирада осталась непроизнесенной и до лучших времен откладывалась в сундук «Для души и тела».

— Как твоя голова? — спросил он вслух. — Сказывается нехватка кислорода?

— Все чудесно, милый, я отправляюсь мыть котелки.

Приют Драгобрат срублен в виде двухэтажной избы. На первом этаже четыре комнаты, в каждой из них двухэтажные нары на сорок человек, как в самом распрекрасном солдатском блиндаже на шесть накатов.

Я проснулся в абсолютной темноте — такая темнота бывает лишь в старом окопном сне, который снится нам по военным праздникам.

В этой кромешной тьме начинаются завершающие аккорды карпатского абзаца моей жизни.