На каждом шагу было столько нового, что Заремба позабыл в этой сутолоке о своих думах, с изумлением смотрел на море людей, экипажей и лошадей, проносившихся с огромным шумом по узким извилистым переулкам, среди жарких городских домишек, над которыми лишь кое-где возвышались дворцы магнатов, кущи столетних деревьев и белели высокие стены и колокольни костелов.

Его так ошеломляло это движение и несмолкаемый шум, что он начал замедлять шаг, и на углу Замковой улицы остановился, так как у кафе дежурила кучка франтов в модных разноцветных фраках, в остроконечных шляпах, с подбородками, точно спрятанными в белые хомуты галстуков, с тросточками в руках. Во главе кучки стоял Воина, бросая время от времени какое-нибудь словечко, встречаемое громким взрывом смеха. Молодежь забавлялась разглядыванием проезжающих в экипажах, не скупясь на ехидные замечания, злые остроты, а иногда и на бурные аплодисменты по адресу каждого. Говорили все наперебой, что кому взбредет в голову.

— Смирно! Пани подкоморша! — командовал Воина. — Посмотрите-ка, как лижет глазами Корсака! Слишком мал, да и ножки уже у бедняги заплетаются.

— Столетняя дева Решке! Каждый день у причастия и раз в год в бане!

— Панна Воллович! В конвое — четыре гайдука и тетка-монахиня, хотя никто не посягает на эту рябую невинность.

— Корсак-Корсачок, спрячься скорей в кусток, тебя ищет твой гувернер.

— Прошу бросить глупые шутки, — огрызнулся худосочный юноша во фраке кофейного цвета.

— Шапки долой, господа! Едет ее усатое величество, столетняя испытанная невинность и миллион злотых годового дохода — княгиня Огинская.

— Преклоняюсь пред ее светлостью и готов поклясться щадить ее невинность, пусть только отдаст мне остальное.

Из-за толкотни на углу экипажи двигались шагом. Молодежь подтрунивала немного потише, но тем более дерзко.

— Панна Скирмунт — высоких, говорят, правил, но зубы — точно старая клавиатура.

— Цицианов едет с какой-то рыжей!

— Заколдованная принцесса. Я видел ее в балагане, плясала на канате. Хороша собой, но воображаете себе, как это белое тело исполосует княжеская нагайка! Бедную Юзю, помните, Вирион едва вылечил.

— Скажу вам родословную этой принцессы: князь выиграл ее сегодня ночью за сто дукатов у Анквича; Анквич вчера у Дивова; Дивов третьего дня...

— Можешь не продолжать, Воина. В конце концов окажется, что принцессу зовут Ройза и можно ее покупать по дукату у Файги на рынке.

— Спасайся, плотва: плывут Щуки, Жабы и Карпы.

— Что-то больно много этого рыбьего племени. Ха-ха! А за ними жужжат Комары!

— Почтенье, господа: дочери кравчего Рачковского, чудо в четырех лицах! Браво!

И точно в театре, захлопали бурно, склоняя головы перед четверкой прелестных красавиц, ехавших с седой почтенной матроной.

— Коссаковские носы и бородавки! — крикнул Корсак, остальные, однако, точно онемели, заслышав громкое имя, а кто-то быстро проговорил:

— Что-то не видно наших богинь и королев...

— На посольском обеде служат десертом нунцию и епископам.

— Еловицкая! Похожа на мощи, возносимые живьем в небо.

— Целая тройка разведенных жен, с хромоногим Карвовским! Не справиться даже Геркулесу со столькими.

— Мошковская и Зелинская! Не знаю только, кто та — третья, пухленькая блондинка.

— О, это штучка первый сорт, — сменила уж трех мужей, с полсотни любовников, а дети у нее каким-то удивительным образом похожи на почтмейстеров на Варшавском тракте.

— Любит путешествовать с горнистом. Я знаю еще и такой случай, что мальчишка был не только похож на капеллана, а так и родился уж с францисканской тонзурой и в рясе.

— Новаковская в таком чудном настроении, как будто с новым «другом сердца».

— У нее постоянные: меняет только время дня и часы, — для мужней политики ей нужны из всех фракций, с офицерами соседних держав в придачу.

— Глядите, Ванькович в какой дружбе с женой старшины. Это что-то новое.

— Как же она могла остаться бесчувственной, когда он вчера выиграл несколько тысяч?

Смолкли, так как с Мостовой улицы грянул пронзительный свист трубачей и гром литавр. Толпа сразу всполошилась и стала жаться к стенам и в подворотни, экипажи съезжали в сторону: посредине улицы неслись зеленой стеной, ощетиненной сверкающими штыками, егеря, — земля дрожала под ногами лошадей. Впереди же рослый детина в пестром костюме размахивал золоченой булавой с куклой на макушке, обвешанной лентами и бубенчиками, подкидывал ее вверх и ловил, а потом вдруг грянул какую-то залихватскую песню и пустился в пляс, откалывая бешеного трепака. Ему аккомпанировал пронзительный свист, взвизги, бой в барабаны, завывания дудок, несколько солдат пустились заодно с ним вприсядку, не прерывая шествия. Поднялся дикий вой поющих голосов, напоминающий свист розг, стоны и одновременно игривый хохот и разгульное веселье.

— Идут в замок сменять караул! — прервал первый молчание Воина.

Никто, однако, не спешил заговорить. Молодежь стояла насупившись, поглядывая хмуро на проходящих солдат, как будто вместе с поднимавшейся за ними пылью в душах вздымалось мрачное облако скрытых тревог. Воина попробовал было рассмешить публику веселыми анекдотами. Но так как никто не засмеялся, то он подошел к Зарембе, которого заметил в толпе, и оба направились к замку.

— Я оставил твоему слуге круглую тысячу дукатов; столько пришлось на твою долю из выигрыша. А то, что я у тебя одолжил, я оставил на дальнейшую игру. Не возражаешь?

— Поскольку тебе не изменила Фортуна, попробуем и дальше счастья, — ответил Заремба, обрадовавшись выигрышу, и сообщил Воине сведения, услышанные от графини Камелли.

— Ей можно поверить, — заметил негромко Воина, — ей известна каждая королевская почта. Может быть, узнает от Сиверса, так как старик влюблен в нее по уши, а может быть, и от Бухгольца, с которым она тоже на дружескую ногу. Это птичка! Она порхет тут не без задней мысли и не только для того, чтобы чаровать своим обаятельным щебетом...

— Отсюда вывод, что сия дама замешана в политических интригах. Теперь я понимаю, откуда она знает все, что делается у нас, и почему так обрадовалась смерти Марата и падению Майнца! Но какой стороне она служит?

— Есть подозрение, что Зубов подослал ее для слежки за Сиверсом. Я же думаю, что она действительно служит, только за английское золото. Питт оплачивает коалицию против Франции, не спускает, однако, глаз и с любезных союзников! Ничего себе игра?

— Я знаю только одно: что падение Майнца — это наше поражение, ибо после такой победы прусский король повернется теперь всем фронтом на нас. Смерть же Марата — это удар для человечества.

— Я думаю, скорее облегчение. Это был ужасный кровопийца и демагог.

— Но вместе с тем он был единственный в революции, который дерзал!

— Поженить Людовика с мадемуазель Гильотин? Беда только — брак-то бесплодный.

— Это будет скоро видно! — проговорил Заремба с таинственной улыбкой.

Задетый этим, Воина взял его под руку и стал говорить, понизив голос, но раздраженным тоном:

— Что ж, и вы дерзайте! Мне уж надоели ваши кольца, треугольники, катехизисы и слова, открывающие конспиративные Сезамы. Пора бы ударить действием.

— Будет и это. Всякий великий план должен надевать на себя маску и иметь свой ритуал для посвященных. Ты — наш? — спросил Заремба уже без обиняков...

— Я — свой, и больше ничей, — ответил самоуверенно Воина.

Заремба смутился, пожалев о только что сказанных словах.

— На что нужен пес в костеле, когда все равно не молится, — прибавил немного погодя Воина, смеясь. — Кому охота подставлять голову, я тому не помеха. Что же касается меня, то я предпочитаю «фараон» или бутылки. Вакховым волонтером сделала меня природа, и я этому не противник.

— Ты знаешь наши условные знаки, а сам не принадлежишь к нашему союзу?! — с тревогой в голосе проговорил Заремба.

— Знаю, но даю тебе честное слово, что признался в этом тебе первому.