Разговаривали поэтому, как люди по виду друг другу чужие и, можно бы было даже сказать, равнодушные. Обоих, однако, мучила эта бессмысленная игра, и разговор их все чаще и чаще прерывался внезапным молчаньем и длительными паузами, во время которых глаза ее метали искры, губы трепетали чем-то недосказанным, а из груди вырывались короткие, прерывистые вздохи. Север же в эти моменты не сдерживал больше своих порывов и, точно склоняясь перед ней на колени, мысленно обнимал ее безумными от тоски объятиями.

Но какой-нибудь звук — визг собачонки или голос из сада — рассеивал знойный кошмар, действительность с насмешкой смотрела им в глаза, и снова тянулся корректный разговор, и французские слова звучали складно, принужденно, галантно, пока, наконец, панна Тереня, которой это надоело, не выпалила без обиняков:

— Сидят и декламируют, точно в театре. Оui, madame! Non, monsieur! — начала она их передразнивать. — Тут улыбочка, там кокетливый взгляд, потом мах-мах веером, потом губки бантиком и нежный взгляд... Прекрасно играете, только я вам аплодировать не буду, потому что мне ваша комедия уже надоела, хуже нельзя. Биби! Мими! Аида, котьки, побегаем по саду! Ха-ха-ха! — залилась она смехом, заметив их смущение.

Иза сердито нахмурила брови, Север же встал, почувствовав себя неловко.

— Не уходи, Тереня. Настоящее еnfаnt tеrriblе!

— Мне пора... Меня ждут... Может быть, к тому же я тебе мешаю?

— Посиди еще минутку. Ко мне должна заехать графиня Камелли. Мы поедем на обед к послу, который он дает для дам и епископов в честь именин Марии Феодоровны, жены наследника. Забавные приходят ему в голову идеи!

— Вот как раз сворачивает на мост карета епископа, князя Массальского! — крикнула Тереня, высовываясь из окна на улицу. — Вся полна букетов.

— Везет их Сиверсу. Удивительно поэтическая и сентиментальная натура, обожает пение и цветы, а особенно питает слабость к розам. Вот все и стараются угождать этой слабости, — у кого только есть какой-нибудь новый сорт, спешит послать ему. Княгиня Радзивилл подарила ему великолепную коллекцию. Умилительно, не правда ли?

— И заслуживает восторга! — проговорил он, не в силах скрыть ироническую улыбку.

— Сам король выписывает для него гвоздики непосредственно из Голландии. Даже папа, — как ты знаешь, не слишком склонный расходоваться, — прислал ему из Гуры какие-то редкие экземпляры.

— Когда приезжает дядя?

— Обещал на этих днях. Все уже приготовлено к его приезду. Меня очень волнует твоя судьба, — прибавила она дружеским тоном.

— Я исполняю его желание и хочу исправить сделанные глупости, — заявил он с мнимой откровенностью и рассказал ей о своем желании вернуться в полк.

— А если не удастся, так папа придумает тебе какую-нибудь почетную должность, — уверяла она его, горячо принимая к сердцу его судьбу.

— А где сейчас находится пани кастелянша? Как ее здоровье?

— Нехорошо, — как всегда, в тоске по своему воображаемому идолу! Доктора полагают, что это обыкновенная меланхолия. Приезжает вместе с отцом.

— Смирно. Мчится сюда княжеский гонец любви! — крикнула панна Тереня.

Действительно, дверь открылась, и ливрейный лакей внес на серебряном подносе прелестный букет, письмо и шкатулку, усеянную дорогими каменьями.

Иза вскочила раздраженно, покраснев.

— Отдай назад тому, кто принес! Ступай! — крикнула она, не размышляя, и повернулась к Северу, тактично отошедшему к окну.

Тереня бросилась к ней, горячо прося ее о чем-то. Она недовольно отстранила ее и так строго посмотрела на лакея, что тот поспешил удалиться.

— У меня к тебе просьба, — голос ее звучал очень задушевно.

Север был так радостно настроен, что наперед обещал ей все, что она попросит. Просьба состояла в том, чтобы он поехал с ними завтра на пикник, за город.

— С удовольствием. А кто его устраивает? Я никого почти здесь не знаю.

— Молодежь, а главным образом фон Блюм, Теренин поклонник.

— Иза!.. Пан Север еще подумает, что это серьезно.

— И расскажу Марцину, — поддразнил он ее, — пускай смотрит за вами в оба.

— Марцина с нами не будет. Он должен ехать с королем в Понемунь.

— Тем хуже для тебя, Тереня, ибо я замещу его в качестве наблюдателя.

— А я вас ни капельки не боюсь, — засмеялась Тереня, погнавшись по гостиной за собачонкой. — Марцин поверит только мне.

Лакей доложил о приезде гетманши Ожаровской с графиней Камелли.

— Я убежала! Меня нет! Терпеть не могу слушать эту итальянскую стрекотню! Айда, собачонки! — крикнула Тереня и убежала.

Север тоже хотел идти, но Иза удержала его.

— Останься немного, познакомишься с двумя очень красивыми дамами.

Прежде чем он успел что-нибудь решить, вошли гостьи. Графиня Камелли уже в дверях громко заговорила, проглатывая от возбуждения слова:

— Я привожу вам, камергерша, бесподобные новости! — Глаза у нее горели, лицо раскраснелось и голос дрожал от волнения. — Марат убит! Майнц сдался прусскому королю! — произнесла она с пафосом и, сделав минутную паузу, прибавила: — Революция получила смертельный удар!

Иза сделала вид, как будто придает не много значения этому известию.

— Не все принимают так близко к сердцу это известие, милейшая графиня, — успокоила ее Ожаровская.

— Нет... это, несомненно, очень важно... Я действительно мало в этом понимаю. Мой двоюродный брат, Север Заремба, — представила Иза Севера, немного растерявшись.

— Но вас это, наверно, интересует! — обратилась к нему графиня.

Заремба поклоном подтвердил ее слова и слушал с большим интересом. Она же, довольная, что нашла слушателя, рассказывала все с большим жаром, не жалея жестов, мимики и пламенных взглядов.

Иза с пани Ожаровской отошли в сторону и увлеклись демонстрированием своих нарядов и какими-то секретами.

— Граф Морелли, мой кузен, камергер его величества короля, получил утром экстренную почту, — пояснила с самого начала графиня. — У нас таким образом сообщение из достовернейшего источника. Я была уже в храме, чтобы поблагодарить бога за эти радостные минуты, и все же, хотя известия вполне достоверные, с трудом могла поверить, что действительно этот подлый цареубийца, этот злейший враг господа бога и человеческого рода, этот воплощенный дьявол — умер. Его убила какая-то Шарлотта Кордэ! Господь, наверно, сам избрал ее орудием своего правосудия. Я должна написать в Париж, чтобы мне прислали портрет этой новой Орлеанской Девы! — восклицала она с пафосом, вознося очи горе. — Одновременно из Майнца изгнаны французские мятежники. Прусский король торжествует. Как, должно быть, радуются сейчас эти бедные изгнанные принцы! Наконец-то правое дело берет верх. Пишут, что прусские дубинки уже выбивают из голов майнцских завсегдатаев клубов их якобинские идеи. Не понимаю только, почему революционные войска выпущены из города? Надо было устроить им республиканскую крестную купель в Рейне! — злобно захохотала она, и черные глаза ее засверкали точно два кинжала. — Это счастливое начало охладит немножко их пыл, и пыл ваших эмигрантов в Дрездене и клубных завсегдатаев в Варшаве.

— Вы, однако, прекрасно разбираетесь в политических делах, графиня! — воскликнул Север с притворным восторгом.

— Я повторяю то, чему меня научил мой кузен, — ответила она скромно, переходя к мелочам гродненской жизни и превознося выше всякой меры польское гостеприимство, образованность, красоту женщин и галантность мужчин. Воспользовавшись случаем, отдала дань великодушию короля, его необычайному уму и благородству.

Север ни в чем не возражал ей и только иногда, при случае, давал понять, что он глубоко уважает консервативные идеи и враждебен всякому новаторству.

Графиня с возрастающим удовольствием расспрашивала его, награждая при этом томными взглядами, так как кавалер показался ей весьма изящным и красивым. Темный блондин, с шевелюрой, подстриженной а-ля Титус, с орлиным носом, высокий, в меру широкоплечий, он производил благоприятное впечатление своим благородным видом, ловкостью движений, мелодичным голосом и голубыми глазами с длинными черными ресницами и бровями, строгой дугой пересекавшими белый лоб.