Тишина гулкая, лишенная страха. Это всего лишь дом, дремлющий поздно вечером. Я медленно крадусь вдоль стен и неожиданно понимаю, что внутри есть кто–то ещё. Это говорят не всё пять чувств, а то самое, шестое, находящееся где–то в коже, как кошачьи вибрисы. Свет приближается, превращаясь в небольшую лампу в маленькой комнате. Около низкого журнального столика стоят мягкие кресла. На декоративной каменной панели – две вазы. Но сама комната пуста.

Ловушка.

Я останавливаюсь, так и не успев оказаться в пределах полосы света. Это спасает меня. Прямо там, где я должна была стоять, сделай я еще один шаг, в стену проходит пуля. Позади меня – тяжелая темная занавеска, прячущая небольшой альков. Сдернув с шеи шарф, я швыряю его бесформенным комком вперед. Из темноты кажется, что кто–то метнулся вглубь, и я успеваю вжаться в стену прежде, чем мимо меня проносятся двое. Пока они сообразят, что их провели, я смогу получить фору в несколько секунд.

Я не успеваю нажать кнопку гарнитуры, чтобы сообщить Бьёрну о проблеме. Темный дом превращается в длинный лабиринт, и я надеюсь, что выход где–то неподалеку. На повороте в еще одну комнату, дверь которой с грохотом отлетает в сторону, я торможу. Позади меня – неизвестные, а впереди, в тени, движение. Отступление отрезается со всех сторон.

В отличии от преследователей мой пистолет не снабжен глушителем, и грохот выстрела оказывается слишком громким в пустом доме. В темноте начинается возня, похожая больше на молчаливую грызню собак, рвущих клочья мяса. Мне кажется, что теперь их трое, и я снова стреляю в этот шевелящийся мрак.

Не пытаясь больше разобраться в происходящем, я отступаю, пригибаясь и держась как можно ближе к стене и подальше от свары. Лучше быть живой, чем бесполезно подохнуть.

Со второго раза мне удается включить связь с Бьёрном, и сквозь шум и звуки драки позади я слышу его голос. Он требует, чтобы я уходила. Так условлено – я не жду его, он не ждет меня. Запасные варианты отхода продуманы, и главное, что требует Бьёрн, это слаженая работа, подчиняющаяся плану. Сейчас я ухожу.

Машина заводится сразу, хотя меня сильно потряхивает, и руки мелко дрожат. Сложно забыть – как это, когда прямо над головой с омерзительным звуком проходит пуля. К смерти нельзя привыкнуть, сколько бы она не оказывалась рядом. Я еду и вслушиваюсь в тишину, царящую пока не только в машине, но и в наушнике. Бьёрн молчит, и это меня дергает, как больной зуб.

Он включается только через пятнадцать минут. Слышно неровное дыхание, и затем – голос. Я действительно рада слышать его живым и сдержанно злым.

– Я скоро буду, – говорит Бьёрн. Сложно понять – что его снова раздражает, но то, что мы живы и здоровы, если не психически, то хотя бы телесно – уже хорошо.

Мы встречаемся в небольшой забегаловке на обочине дороги. Я кутаюсь в куртку, которая почему–то никак не может согреть меня. Адреналиновый выброс пошел на спад, и теперь тело дает ответную реакцию. Знобит так, словно окунулась в прорубь. Глядя на приближающегося Бьёрна, я размышляю – сколько времени понадобилось ему на войне, чтобы перестать обращать внимание на смерть?

– Он был там? – Спрашиваю я, когда Бьёрн опускается напротив меня. Он кивает.

– Не один, – добавляет Бьерн, – кажется, что нас ждали.

– Мы не могли допустить ошибки, – это исключено, поэтому я не сомневаюсь, когда возражаю. Бьёрн пожимает плечами. Мы оба устали. Бьёрн трет лицо руками, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение. Впереди ещё дорога обратно. Он может молчать или отрицать, но в доме была расставлена ловушка. И ставил её Гаспар либо на нас, либо на тех, кто оказался там вместе с нами.

Глава 5

Раньше мы позволяли себе размышлять, оценивать свои эмоции, но сейчас времени на это больше нет. Происшедшее дает понять, что всё гораздо опаснее, чем казалось прежде. Бьёрн исчезает куда–то, отделавшись скупой фразой о необходимости своих дел, едва мы только успеваем перевести дух и поспать каких–то три – четыре часа. Грязь и слякоть на улице позволяют не особо переживать за номера машины, но на всякий случай я отгоняю её в безымянный склад мусора, где привожу её в порядок и скручиваю номера.

Мой отец вытаскивал меня много раз из добрых рук полиции. Я была черной овцой в приличной семье, бессовестной и лишенной понимания того, что может делать воспитанная женщина, а что – нет. Я не пыталась объяснить тот факт, что меня не устраивали диктуемые всем законы, что они казались мне хитрыми лазейками, в которых застревало добро, но проскальзывало зло. Но это было позже. А сперва мне просто нравилось головокружительное ощущение приключения. Видимо, этой чертой характера я обязана Саулу. Все вокруг считали, что я отбилась от рук, сестра – что я плохо кончу.

А вот родители. Иногда мне казалось, что сквозь их неодобрение и расстройство проскальзывает улыбка. Наверно, они, в какой–то мере, считали меня просто сорванцом, заменой желанному, но не получившемуся сыну. Сейчас я думаю, что они ни в коем случае не одобрили происходящее. Игры с законом и игры со смертью – вещи разные.

Дверь в квартиру была приоткрыта, всего лишь маленькая щель, незаметная с первого взгляда. Достаточно для того, чтобы понять, что внутри кто–то есть. Ждать Бьёрна можно было долго и бессмысленно. Рано или поздно в коридор выйдет кто–то из жильцов, и всё может перейти в нежелательные последствия.

Я осторожно отворила дверь, стараясь не упускать ничего из вида.

Вторгшийся гость полусидел-полулежал на полу возле двери в ванную. Он слышал мои шаги, но даже не повернулся. Одна рука висела под неправильным углом как плеть. Второй рукой мужчина попытался заклеить рану под ключицей, где под грязью из смешавшейся старой и свежей крови была непонятна глубина повреждения. На полу вокруг гостя валялись выпавшие из шкафа бинты и лекарства.

Рубашка заскорузла от крови, часть её превратилась в лохмотья. Очевидно, что он отодрал несколько кусков ткани, чтобы попытаться смастерить давящую повязку. Кажется, когда я вошла, ему почти удалось прилепить широкий пластырь. Недостаточно для гемостаза, но вполне сошло бы для минутной передышки. Оружия у него не было. Да и будь оно, вряд ли Гаспар смог им воспользоваться – вывернутый сустав делал руку бесполезной.

Он не поднимал головы, но и не шевелился. Просто прижимал кулак к ране, пластырь на которой начинал слегка розоветь. Грязные, спутанные волосы падали на лицо и прятали его за своими косыми тенями, но выражение подавляемой боли скрыть не могли.

– Кажется, теперь ты можешь меня убить, – пробормотал Гаспар, поднимая голову и смотря прямо на меня. Зрачок чернел в глазах, заполняя почти все пространство; только едва заметная линия светлой радужки еще напоминала о себе, но терялась в расширенной темноте.

Говорил Гаспар медленно и с трудом, что подсказывало о том, что его мучает жажда, естественная при хорошей кровопотере. Он смотрел на меня, продолжая ожидать моих действий. Признаться, я действительно на какое–то мгновение опешила. Затем заперла дверь на замок, наклонилась за лежащим на полу широким бинтом и шагнула к сидящему у стены.

– Твой нож не настолько заточен, чтобы моментально перерезать мышцы на шее, так что приготовься к большой грязи, – с пугающей искренностью сказал Гаспар. Он просто сидел и смотрел на меня, ожидая того, что я сделаю.

Я присела рядом. Казалось, что мы попали в колесо времени, каждый раз проживая одну и ту же череду событий. Всё это было, повторялось и происходило вновь с нами или с тени, кто оказывался рядом. Гаспар смотрел немигающим, пристальным взглядом мне в лицо, но я не обращала на него внимания. Под рубашкой тоже прятались раны, но больше всего кровоточила рана на плече. В прорехи рубашки показывались гнилостно–пурпурные синяки на груди. Он тихо зашипел, когда я дотронулась до висящей плетью руки. Попытался защищаться правой, но это получалось плохо. Никак, если быть точнее.