На площадке за торосами дело пошло лучше. Катя не боялась, что ее в любой момент собьют, стояла на коньках уверенней.

Кататься ее учили, крепко держа под руки и даже сзади за спину. Так что, когда падала Катя, падали все ее тренеры.

— Ой, девочки, ну как это вы можете, а я не могу? — сокрушалась Катя, на что Петя Алферов заявил, что если она ему доверится, то за неделю станет стайером.

Катя готова была согласиться, но в это время на площадку вкатила крохотная женщина в белом свитере и белой шапочке.

— Алферов, чем ты здесь занимаешься? — трагически вскрикнула она. — Полчаса тебя команда ждет, а я тебя ищу!

— Анечка, тренируйтесь без меня. У меня сегодня от клюшек голова трещит, — ответил Петя.

— Прекрасно! — угрожающе вскрикнула она и молниеносно исчезла.

И когда она исчезла, появился Сашка Старовойтов, огромадный детина с клюшкой на плече и в каком-то медном шлеме, напоминавшем пожарную каску.

— Пошли, Петро, пошли, хватит баловаться! — ласково проговорил Сашка, обняв Петю за плечи, и потихоньку покатился вместе с ним прочь от девчонок.

— Ладно, девушки, завтра встретимся! — оглянувшись, крикнул Петя, откатываясь за торосы.

Встретились они через день. И опять на укромной ледяной площадке учили кататься Катю. И опять Сашка Старовойтов ласково увел с собой Петю. А еще через день Петя Алферов осторожно высвободился из объятий Сашки и сказал:

— Саня, не мучь. Надоело мне шайбу гонять, я сегодня бастую.

— Брось, брось, я такую чушь слушать не хочу, — нежно ворковал Сашка, норовя снова обхватить Алферова рукой за плечи.

— Саня, не проси, не пойду, — увернулся от него Петя. — У меня хоккейного таланта нет.

Тогда Сашка Старовойтов сорвался — хлопнул по льду клюшкой и прямо-таки диким голосом завопил:

— Эту подлость я от тебя давно ждал! Унижаться перед тобой больше не буду, а из команды с треском исключаю! Из футбольной тоже! На снисхождение не рассчитывай! — заключил он, закинул на плечо клюшку и укатил с площадки.

Петя Алферов облегченно вздохнул, а на другой день явился на курсы шоферов.

Никому из девчонок особых знаков внимания Петя Алферов не оказывал. Подружился он со всеми одинаково и со всеми одинаково охотно раскатывал на катке. Разве что предлагал иногда Маше пробежаться к маяку. Маяк, погашенный на зиму за ненадобностью, стоял на берегу, километрах в пяти от пирса, так что, отправляясь к маяку, Алферов и Маша надолго пропадали. Но в том не было ничего удивительного: Маша бегала на коньках лучше всех и лишь одна могла посоревноваться с Алферовым в скорости и выносливости.

3

Новый год встречали в старом клубе. По соседству, в бане, работал буфет. Баню сдали тридцать первого декабря, так что попариться в старом году никто не успел. В остальном прораб Свиридов слово сдержал — объявил девчонкам благодарность и отвалил премию.

В бане-буфете стояли шум и сутолока. Двери не закрывались, с улицы, как из парилки, вкатывались клубы мороза. Одурманенные чужим весельем, продавщицы отпускали в розлив шампанское, а вразвес — медовые пряники и красную икру самодельного посола. Подкрепившиеся ныряли в мороз, бежали по сугробам в клуб, спеша продолжить веселье.

В зале все сверкало и кружилось — разноцветные гирлянды, улыбки, лица, ноги. Оркестр без передыху бухал вальс, твист, краковяк и полечку. Вокруг фикуса, заменившего елку, которые в этих местах не росли, то в легком кружении, то вприпрыжку проносились пары. Ветки фикуса сгибались под тяжестью гирлянд и игрушек, а листья, вздрагивая, плакали серебряными слезами «дождика», роняли слезы в сугробы ваты. Под потолком, как птицы на проводах, трепыхали цветные флажки. И воздух перекатывался жаркими волнами, и плясали на стенах зайки, и вздыхал под ногами пол, и обмахивались платочками женщины, и неземным свечением горели их глаза, и неземной галантностью склонялись к ним мужчины. И все было так, как на Новый год.

Девчонки-штукатуры явились на бал в одинаковых ядовито-желтых пальто местного производства, в одинаковых кашемировых платьях — юбка-клеш, рукав три четверти, белый воротничок, на боку — «змейка».

Со зверофермы прикатили девчонки-звероводши, завернутые в тулупы и оленьи шкуры. Никаких чернобурок на них не было, а были они одеты кто во что горазд.

Наобнимавшись и нацеловавшись, штукатурши и звероводши сбились в угол и наперебой рассказывали о своем житье-бытье. Оглушенные музыкой, ослепленные сверканием, звероводши завидовали штукатурам.

— А у нас скучища адская! — возбужденно говорила Зина Киреева, девушка со старомодной косой, калачом зашпиленной на затылке, а сама простреливала глазами дверь в курилку, где толпились парни. — картин не возят, быта никакого. А лисицы, девочки, — вы бы на них посмотрели! Кошки облезлые, да и только! И кусачие, черти, все пальцы нам покусали. Кто как, а я весной оттуда сбегу! — решительно закончила она.

И все ее подружки наперебой заявили, что и они распрощаются со зверофермой.

Оказалось, что звероводши приехали не одни, а во главе со своим директором, тем самым директором, который когда-то сманил их к себе, обещая одеть в чернобурки. У директора были могучие плечи, пышная седая шевелюра и очень веселый характер. Он притащил из буфета корзину бутылок с брусничной водой, здоровенный кулек пряников и с шуточками-прибауточками угощал девчонок в зале этим немудреным лакомством. Больше он ни на шаг не отходил от них и танцевал с каждой по очереди.

— Боится, чтоб мы в поселке не остались, — объяснила Зина такое поведение директора.

Вместе с общительным директором возле девчонок крутилось немало других парней, в основном автобазовские хлопцы, а с ними и Петя Алферов.

Когда объявили дамский вальс, Шура Минаева сперва побледнела, потом покраснела, а потом, независимо подняв личико направилась к Алику Левше.

— Я вас приглашаю, — замирая, сказала она Алику, который в ту минуту, как и во все предыдущие, глядел на Катю.

— Меня? Пардон, с удовольствием, — галантно ответил Алик, но никакого удовольствия лицо его не выразило.

Алик обнял Шуру за талию, и Шура почувствовала себя счастливейшим человеком. Ей казалось, что она не танцует, а парит в каком-то сказочном, волшебном мире, наполненном музыкой и переливом огней, и никого в этом мире нет, кроме ее и Алика. В душе ее разлилась щемящая нежность, ей хотелось говорить и говорить Алику какие-то ласковые, добрые слова, с которыми она не раз мысленно обращалась к нему. Но вместо этих слов Шура негромко спросила:

— А помните, как мы танцевали под баян, когда приехали?

— Что? — не расслышал Алик.

— Помните, как мы танцевали у вас на кухне?

— А-а, помню, — ответил Алик. — После этого вы нам бойкот объявили!

— Это из-за Нюши, — призналась Шура, — Нюша пропала, а мы думали, вы виноваты.

— Лихо! — оценил Алик. Он был слегка «под шафе» и пребывал в несвойственной ему угрюмости.

— Мы тогда не знали, что она пароходом уехала, — продолжала щебетать Шура. — А если бы мы знали…

Шура осеклась и остановилась, потому что остановился Алик — прямо перед Катей, танцевавшей с директором зверофермы.

— Извините, предлагаю обменяться дамами, — Алик балагуристо поклонился Катиному кавалеру.

— Не обязательно! — запротестовала Катя.

— Ну почему же? Раз товарищ предлагает… — поддержал Алика директор и проворно взял за руки Шуру.

— Через такт пойдем или в музыку? — спросил он Шуру, одаряя ее молодцеватой улыбкой.

— Все равно, — упавшим голосом ответила Шура.

Директор повел ее «через такт». Он устал, а танцевать, как оказалось, не умел — просто шаркал по полу ногами.

Где-то в третьем часу ночи оркестранты сбросили с плеч хомуты труб, утерли потные лица и поскакали по сугробам в баню-буфет.

В танцах наступил длительный антракт.

Дед Мороз, а точнее заведующий клубом Перепелкин, наряженный в вывернутый кожух и ватный белый колпак, недолго развлекал публику игрой в вещевую лотерею. Корзина с сосками, пудрой, духами «Ландыш» и всякими безделушками быстро опустела, и игра кончилась.