Алик балагурил, прикидывался бодрячком, а девчонки знали, что он прикидывается и врет, — например, насчет того, будто бы случайно завернул в библиотеку. Алик по уши был влюблен в Катю, бегал за нею, караулил на улице, но не пользовался ровно никакой взаимностью. Катя знать не хотела Алика и, чем больше он за ней приударял, тем больше его избегала.

Из библиотеки Алик выкатился вместе с девчонками. Вместе с ними проплыл в густом морозном паре до общежития. Проплыл в гробовом молчании, так как рты и носы у девчонок были туго замотаны шарфами и платками. А у самого общежития он взял Катю за рукав и сказал:

— Подожди, пару слов скажу.

Катя выдернула руку, побежала, обгоняя девчонок, к двери. А Валя остановилась, отвернула к подбородку платок, быстро проговорила:

— Не ставьте себя, пожалуйста, в дурацкое положение. Честное слово, нам это надоело.

— Что именно? — вежливо спросил Алик.

— Ваше глупое поведение.

— А ты за всех не расписывайся. Тоже мне умница!

— А вы не грубите, — возмутилась Валя.

— Ладно, посмотрим, — Алик повернулся и исчез в белом месиве мороза.

Дома девчонки выкладывали на стол из погнутых морозом сумок холодные книжки, смеялись над Аликом Левшой и называли его «несчастным Дон-Жуаном». Не смеялась только Шура Минаева. Она молча грелась у теплой стены, обогреваемой печкой из коридора, прижималась то спиной, то щеками к жарким кирпичам.

— Шур, тебе что, нездоровится? — спросила ее Маша. — Совсем ты у нас бледненькая и дохленькая стала.

— Я здорова, — нехотя отозвалась Шура. — Замерзла…

— Ты с этим не шути, сходи в поликлинику, — поддержала Машу Катя. — Я ведь тоже замечаю: худеешь и худеешь.

— Отстаньте, говорю — замерзла, — ответила Шура, и голос ее задрожал, как дрожат голоса от холода.

Не могла же Шура сказать девчонкам, что с ее болезнью в поликлинику не ходят. Болезнь ее называлась «Алик Левша» и точила остро-остро Шурино сердечко.

С тех пор, как Шура танцевала с Аликом вальс и танго, очарованная и самим Аликом и его вниманием к ней, прошло много времени. Но с тех пор Алик больше не замечал Шуру, а ухлестывал за Катей и слал Кате по почте письма с намеками и без намеков на свою горячую любовь. Девчонки хохотали, читая вслух письма, Катя поджигала ими дрова и крепко спала по ночам. А Шура по ночам плакала в подушку и чахла на глазах у девчонок. И Никто из них не знал, отчего такое происходит с Шурой.

2

В районной газете появилось сразу два объявления:

И второе:

Три дня подряд, как только наступал обеденный перерыв, Валя, Катя и Маша отправлялись в порт к главному капитану, как требовало того объявление в газете, и не находили там не только самого капитана, но и вообще ни одной живой души.

Порт словно вымер. Печальным сугробом высился в серых сумерках дня домик диспетчерской — из сугроба выглядывали лишь двери и крыша, с наблюдательной вышкой на ней, облепленной снегом. На дверях висел разбухший от инея замок. Такими же пышными пирогами лепились замки к дверям складов к мастерских. Ветер гонял по пирсу хвостатую поземку, швырял ее с причальной высоты на впаянные в лед баржи и катера, пышно оплетенные кружевами мороза.

— Когда же здесь работают? — недоумевали девчонки и ни с чем возвращались к концу перерыва на свой объект, то есть в баню.

На четвертый день они обнаружили в порту живую душу — старика в тулупе, подпоясанном стальной проволокой. Неуклюже согнувшись в своем мешке-тулупе, старик тюкал топориком, прорубая в сугробе ступеньки на крышу диспетчерской.

Почему он не мог подняться на крышу покатым сугробом и зачем понадобилось ему долбить ступеньки, было абсолютно непонятно.

— Щас какая работа тут может быть, когда увесь флот малого каботажа на прикол поставлен? — разгибаясь, ответил весело старик на вопрос девчонок, где работает капитан порта и как его найти. — Щас окромя меня сюды носа никто не кажет. Вот февраль придет, день подлиньшает, тогда ремонтники закопошатся. Тогда и капитан объявится. А щас вон его дом, туда ступайте, — старик махнул рукавом тулупа в сторону сопки, под которой, пыхтя дымом, опятами жались несколько домиков. И добавил: — Ежели про меня чево спросит, скажете, мол, старик на месте, лично с ним говорили.

Сторож был краснощекий, круглолицый, с обвислыми белыми усами, клубничным носом, смешливыми глазами и уж очень похожий в своем тулупе и лопоухой шапке на Деда Мороза с новогодней открытки.

Девчонки распрощались с веселым сторожем, бегом побежали к сопке.

Главный капитан порта Петя Алферов топтался у крыльца на лыжах — то ли вернулся с лыжной прогулки, то ли собирался отправиться. Вид у капитана был щеголевато-спортивный: крепкие ботинки на меху, ярко-голубые брюки, плотно облегавшие мускулистые ноги, короткая оленья куртка, и двустволка поперек спины.

— Где живет капитан порта? Здесь живет. Я капитан. А в чем дело? — ответил он незнакомым девушкам, неожиданно появившимся подле дома.

На девушках были заляпанные краской ватники, и Петя Алферов догадался, что они не кто иные, как маляры.

Девчонки переглянулись — капитан оказался не таким, каким представлялся. Он был почти их ровесник, это придало им смелости. Они гуськом двинулись по тропке к крыльцу.

— Понимаете, мы прочли в газете объявление, — начала было Валя, но Алферов тут же перебил ее.

— Понимаю, — отчего-то весело сказал он. — Вы примерно пятидесятые, кто приходит ко мне поступать на курсы. А курсов-то никаких нет.

— Как нет? — удивилась Катя. — Ведь объявление же!

— Объявление есть, а курсов не будет. Уважаемая газета допустила ляп: наше прошлогоднее объявление тиснула. У них это бывает, — охотно рассказывал Петя Алферов, отстегивая ремни крепления. Он высвободил из лыж ноги, подошел поближе к девчонкам и продолжал: — Но если бы, девушки, и были курсы, я бы вас все равно не взял.

— Почему? — Катя обиженно прикусила губу и умоляюще уставилась на Петю, точно в эту секунду решалось, быть ей или не быть капитаном катера.

— Потому что море у нас коварное, штормит всю дорогу, надо баржи таскать, а буксиры в шторм жи-ик — и нету. Тут мужчины не выдерживают, не то что ваш нежный пол.

На губах Алферова, играла улыбка — похоже, ему доставляло удовольствие растолковывать девчонкам столь простые для него, но неведомые им истины. И с той же, улыбкой он продолжал:

— Вообще же, курсы у нас работают, но это, как бы вам сказать, наши внутренние курсы. Учатся ребята, которые приехали осенью по комсомольскому набору.

— Мы тоже приехали, — с достоинством заметила Валя.

— А-а, то-то я смотрю, где-то вас видел, — дружески кивнул Алферов. — Но что поделаешь — людей у нас достаточно, даже перебор некоторый.

Алферов проводил девчонок до калитки, вернее, до зубчатой верхушки штакетной калитки, выглядывавшей из крепкого снежного наста, посоветовал не печалиться, попрощался, и девчонки в расстроенных чувствах поплелись в поселок.

— А он симпатичный, — сказала Маша уже после того, как они в молчании миновали порт.

— Ничего особенного, — ответила Катя.

— Задавака он, — сказала Валя.

Вечером Валя, Катя и Маша сидели в жаркой конторке автобазы. Кадровик, лысый дядечка, начисто простуженный, с горячечным румянцем на бугристых щеках беспрерывно чихал, то и дело прикладывал к распухшему красному носу платок, деликатно сморкался и говорил примерно то же, что и Петя Алферов: