Монкриф отказался от дальнейших попыток объять и усвоить все многообразие этого хранилища театральных сокровищ. Он направился прямо к столу Скейма — объекту экстравагантной формы: поверхность шириной метра полтора почти полностью окружала сидевшего в центре распорядителя, словно стиснутого выпрямляющимися по бокам концами подковы.

Внимание Скейма сосредоточилось на страницах огромного тома, пестрящих изображениями модно одетых молодых женщин, внешность каковых не обязательно соответствовала расовым характеристикам бленков; торсы и конечности этих женщин были вычурно изогнуты в самых неестественных позах, а их наряды отличались чрезмерной стилизацией. Заведующий реквизитами был настолько поглощен изучением этих иллюстраций, что, казалось, не замечал Монкрифа, остановившегося прямо перед его столом.

Антрепренер изучал внешность распорядителя Скейма. Перед ним был человек характерной и необычной внешности. Так же, как Занк — и, по сути дела, так же, как Байярд — он мало напоминал типичного бленка; скорее всего, во всех этих людях присутствовала какая-то генетическая примесь. «Шимераты?» — спросил себя Монкриф, но не мог ответить на этот вопрос. У Скейма, высокого, худощавого и узкоплечего, с тонкими костлявыми руками и пальцами, было продолговатое, узкое и бледное лицо с тонким носом, широким, вечно кривящимся ртом и бледно-зелеными глазами под почти неподвижными бровями. На нем был свободный халат в темно-синюю и зеленую полоску, на шее распорядителя висела тонкая чугунная цепочка с большим сферическим опалом не меньше пяти сантиметров в диаметре, голову его покрывала лихо сдвинутая набекрень темно-бежевая шляпа с плоской тульей и чрезвычайно широкими полями.

Наконец Скейм осознал присутствие Монкрифа. Захлопнув огромный том, он повернулся на шарнирном стуле: «Прошу прощения, сударь! Я погрузился в размышления. Могло возникнуть впечатление, что я не замечал ничего вокруг. Так или иначе, теперь я могу посвятить свое внимание вам, целиком и полностью. Чем я могу вам помочь? Но прежде всего — садитесь! Снимите со стула ажурный плащ из ангельских перьев — да-да, тот самый! — и воспользуйтесь сиденьем по назначению, после чего мы сможем перейти к обсуждению интересующего вас вопроса».

Монкриф выполнил полученные указания и представился: «Меня зовут Марсель Монкриф, я руковожу известной труппой Чародея Монкрифа. Нам выделили время для представления — мы будем выступать уже послезавтра. Распорядитель Занк посоветовал мне сразу проконсультироваться с вами по поводу сценических реквизитов, которые могли бы нам потребоваться».

«Да-да, разумеется. Какого рода программу вы имеете в виду?»

«Мы представим сюиту из трех номеров, различных по характеру. Надеюсь, это не слишком обременит ваши ресурсы».

Скейм улыбнулся, покачал головой и прикосновением пальца заставил волноваться широкие поля своей шляпы: «Маловероятно! Здесь, в «Треванионе», мы можем воспроизвести практически любые сценические эффекты — морские бои, разрушения великих городов, схватки фантастических чудовищ невероятных размеров, а также астрономические зрелища, такие, как столкновения черных дыр, взрывы сверхновых и прочие галактические катаклизмы — с помощью голографических проекторов, как вы понимаете. Короче говоря, мы можем подготовить любые требуемые декорации в кратчайшие сроки».

«У вас поистине впечатляющие возможности!» — с почтением заметил Монкриф.

Скейм рассмеялся — почти как шаловливый ребенок: «Так может показаться, хотя наша основная система предельно проста. Если хотите, я могу ее объяснить».

«Было бы очень любопытно узнать!»

Скейм выпрямился на стуле: «Овальную в плане сцену «Треваниона» пересекает, вдоль продольного эллиптического диаметра, высокий экран — стена, если хотите. Пока используется половина овала, обращенная к зрителям, рабочие сцены устанавливают на другой половине декорации, предусмотренные либретто следующего номера, используя любые из тысяч реквизитов, хранящихся у нас на складах. По окончании каждого номера занавес опускается и сцена поворачивается — когда занавес снова поднимают, зрители видят новые декорации. Вот и все. А теперь, если вы предоставите мне сведения, относящиеся к вашей труппе и к вашему представлению, а также описание декораций, которые потребуются при исполнении каждого номера, я приступлю к составлению инструкций».

Монкриф изложил сущность своего сценария. Когда он закончил, Скейм поразмышлял несколько минут, после чего сказал: «Последовательность ваших номеров, насколько я ее понимаю, весьма изобретательна. Контраст настроений между первым и вторым номерами произведет желаемый эффект. Первый эпизод может произвести странное, гипнотическое впечатление; события разворачиваются с неизбежностью судьбы».

«Рад слышать, что вы одобряете мой замысел», — скромно отозвался Монкриф.

Скейм кивнул, что снова заставило волноваться поля его шляпы: «Во втором номере создается новая атмосфера: веселая и радостная, как забавы детей на поляне. усеянной желтыми и белыми цветами! Идея трех девушек, пытающихся оживить мраморную статую — со всеми ее эротическими обертонами — завораживает. Завершающий эпизод, в котором девушки, танцуя, убегают по цветущему лугу, а статуя — теперь уже ожившая и возбужденная страстью — стремится их догнать, но шатается, спотыкается и падает в тростниковые заросли, протягивая руку к недостижимым девичьим силуэтам, скрывающимся за горизонтом… да, это заставит дрогнуть струны многих сердец».

Монкриф пожал плечами, притворно возражая против излишней похвалы: «Мне повезло — у меня исключительно талантливая труппа».

Скейм скептически поджал губы: «Не сомневаюсь! Но в том, что касается эпилога — должен признаться, я в некотором замешательстве. При всех его изящных и красочных атрибутах этот номер может выглядеть слегка авангардистским, то есть непонятным с точки зрения зрителя-бленка».

Монкриф благодушно рассмеялся: «Что вы, в самом деле! Третий номер задуман в качестве коды, объединяющей всю программу».

Скейм продолжал сомневаться: «Кода? Мало кто из бленков понимает значение этого слова. Еще меньше надежды на то, что они разгадают символизм вашей постановки — допуская, что, будучи изумлены и потрясены, они вообще сохранят способность мыслить».

«Все это не так уж важно, — возразил Монкриф. — Сцена произведет желаемый эффект; публика помолчит пару секунд, очнется, рассмеется и разразится выкриками «Браво!» и аплодисментами».

Скейм задумался, после чего едва заметно пожал плечами: «Возможно. Подозреваю, что в любом случае ничего страшного не случится — не считая одной или двух истерик, чреватых преждевременными родами в зрительном зале. Но бленки, несомненно, предпочли бы выступление дрессировщика каких-нибудь жутких бестий — или легкомысленный эротический фарс».

«Никак не могу оправдать такие ожидания! И мои «бестии», и мои девушки исключительно целомудренны. Они даже обнажить ягодицы осмелятся разве что в том случае, если им придется прыгать из окна горящего здания. Надеюсь, ваша компетенция более чем достаточна в том. что касается остальных аспектов нашей программы?»

«В отношении первых двух эпизодов не предвижу никаких существенных проблем. Каждый из них, конечно, отличается определенными сложностями, но наши бутафоры и декораторы умеют преодолевать такие препятствия. По поводу заключительной сцены возникают проблемы другого рода — но, опять же, они разрешимы. Мы воспользуемся реквизитами из нашей коллекции средневековых осадных сооружений. Это массивное, впечатляющее оборудование».

«Превосходно! — откликнулся Монкриф. — А теперь, как насчет гардероба?»

«Костюмы изготовят в соответствии с вашими указаниями. Если хотите, вы можете просмотреть мои альбомы. Думаю, что ассортимент окажется достаточно обширным».

Монкриф приятно провел полчаса, просматривая альбомы Скейма, и выбрал костюмы, показавшиеся ему оптимальными.

«Очень хорошо! — одобрил Скейм. — Заметно, что у вас наметанный глаз. Если завтра утром вы приведете ваших исполнительниц для примерки, костюмы будут готовы сразу после полудня».