— Интересно, — уже другим голосом произнесла Зина.

— Завтра я улетаю, — продолжал Нанок. — Но мне бы хотелось, чтобы наша встреча так не прошла… Можно я вам буду писать?

Сердце у Нанока громко билось, и он боялся, что Зина слышит его. Девушка долго не отвечала. Потом тихо сказала:

— Конечно, можете писать. Мой адрес: Анадырь, ансамбль «Эргырон».

Виктор храпел вовсю. Он лег у самого края полога, так что Зине и Наноку пришлось ложиться совсем рядом. Наноку приснился музей и три важенки, бродившие по большому залу. Оленухи нюхали лицо актрисы Самари и фыркали, поводя большими печальными глазами.

Вертолет пришел к концу дня, и через час Нанок сошел в бухте Лаврентия со своим походным рюкзаком и древним кожаным ведром эпохи позднего неолита.

Отправив ценной посылкой кожаное ведро в адрес Анадырского окружного краеведческого музея, Нанок спустился на берег моря и сразу же наткнулся на вельбот, отчаливающий в Нунямо. Нанока узнали, сообщили, что дома у него все в порядке — мать и отец здоровы.

Нунямцы приезжали в райцентр за покупками. На вельботе стояли три электрические стиральные машины, лежали свертки, сумки. В самом Нунямо был неплохой магазин, но съездить в райцентр и купить тот же товар, что продавали в селении, было большим удовольствием.

Нанок бросил рюкзак в вельбот и побежал в магазин взять что-нибудь родным. Купил две бутылки шампанского, конфеты, печенье, жирную халву, которую почему-то здесь никто не покупал.

Затарахтел мотор, и районный центр поплыл назад, остались на низком берегу тесно прижавшиеся друг к другу разнокалиберные дома, среди которых совсем потерялись семь домов Первой Чукотской культбазы.

Открытое море встретило большой волной, и пришлось нарастить борта кожаной надставкой, защитившей от соленых брызг эмалированные бока новеньких стиральных машин.

Земляки расспрашивали Нанока о его работе, а те, кто бывал в Анадырском музее, хвалили новое здание, куда музей недавно переехал.

На носу сидел первый гарпунер и зорко оглядывал горизонт. Иногда он делал судорожное движение, хватая винтовку, но дважды вынырнувший на пути вельбота лахтак был чутким и пугливым. Низко над водой проносились птичьи стаи. Пернатой живности над Беринговым морем, похоже, нисколько не уменьшилось со времени детства Нанока.

Свежесть морского ветра, волна, бьющая о борт вельбота, далекий горизонт, начинающий туманиться, выпуклость окружающего пространства навевали новое настроение, настроение отрешенности.

Мысли Нанока порой возвращались в тундру, в стойбище Клея, и в памяти начинали звучать голоса спорящих, возникали их фигуры, бредущие в темноте к оленьему стаду, и, как воплощенная совесть, три оленухи, скорбными глазами ищущие своих детенышей.

Зина… Чем она похожа на актрису Самари? Глазами? Как она красиво несла таз, наполненный свежей кровью, как ловко разделывала оленьи туши, ставила котел над горящим костром и сидела в чоттагине так, как издревле сидели чукотские женщины, — подогнув под себя ноги или опустившись на корточки так, что колени оказывались выше плеч. Теплое чувство охватило Нанока, он сжался, словно боясь, что студеный морской ветер выдует из него это тепло.

Нунямо показался еще издали россыпью деревянных домиков на мысу.

Рулевой решил войти в узкую речку, чтобы не причаливать на высоком прибое. Заглушили мотор и на малом ходу медленно приблизились к пенящемуся устью.

Рулевой ждал хорошую высокую волну, чтобы на ней проскочить мелководье. Одна, другая волна… Все они не нравились ему. На берегу уже стояли люди, можно было разглядеть их лица, только за шумом морского прибоя не было слышно голосов.

Вдруг Нанок увидел мать. Она стояла близко к воде, видно, узнала его, но боялась поверить, потому что Нанок не давал телеграммы, да и вообще не собирался заезжать к своим… Атук была в цветастой камлейке с остроконечным капюшоном. Она широко размахивала руками, раскрывала рот. Набежавшая волна окатила ее расшитые торбаса, скрыв под белой пеной круговой орнамент.

Нанок встал на ноги и помахал рукой.

Мать узнала его и отошла от прибойной черты.

Рулевой приметил нужную волну. Взревел мотор, и вельбот на полном ходу, стараясь не выпустить из-вод себя тугую высокую спину воды, въехал в спокойную речку с низкими топкими берегами.

Толпа встречающих уже переместилась сюда. Ребятишки поймали причальный канат и подтянули вельбот к берегу.

Все сдержанно и степенно здоровались с Наноком, а он, подхватив рюкзак и помня о том, что там две бутылки шампанского, осторожно ступил на мягкий берег и подошел к матери.

— Ты приехал, — тихо сказала мать и взглянула на него с такой нежностью, с такой любовью, что здесь бы были совершенно неуместны поцелуи, объятия и громкие слова.

— Давай помогу тебе, — промолвила сна и протянула руку к рюкзаку.

— Понесу сам.

— Ну, тогда пошли.

И они пошли рядом, мать и сын. Люди смотрели им вслед, и никто не удивлялся, как не удивляются тому, что летят птицы, светит солнце, текут реки…

— Отец на морской охоте, — сказала мать. — К вечеру должен вернуться. Они пошли к проливу.

— А я был в Наукане, — сказал Нанок.

— Ну как там? — встрепенулась Атук.

— Ничего там не осталось, — помолчав, ответил Нанок. — Был в нашем нынлю. Видел старый жирник. Хотел взять для музея, но не стал. Не знаю почему…

Атук вздохнула.

— Зайдем в магазин, — предложила она, — надо купить чай и сахар.

После яркого солнечного света в магазине было полутемно, но, когда глаза привыкли, Нанок разглядел за прилавком в белом халате Марину Симиквак. Она удивленно посмотрела большими глазами на Нанока и смущенно улыбнулась.

— Здравствуй, Марина.

— Здравствуй, Максим.

Марина слыла красавицей еще с детства.

— Вот Нанок приехал, — сказала Атук, обращаясь не столько к Марине, сколько ко всем покупателям. — Он теперь научный сотрудник.

— Я слышала, — кивнула Марина. — Поздравляю. А я, как видишь, торгую.

— Нужная работа, — с улыбкой сказал Нанок, но, видимо, его слова не были приняты должным образом, и Марина с окаменевшим лицом отпустила им чай и сахар.

— Приходи к нам после работы, — позвала ее Атук.

— Не знаю, как со временем, — ответила Марина. — Сегодня у нас репетиция.

Когда вышли из магазина, Атук сказала:

— Она хорошо танцует и поет, как и ее покойная мать.

В сенях спали отъевшиеся за лето и подросшие щенята. Нанок растормошил их: ему хотелось поиграть с ними, побегать по улице, но нельзя ведь: как мать посмотрит, да и соседи. Научный сотрудник!

Нанок поставил на стол две бутылки шампанского, сладости, купленные в районном центре. Атук мельком взглянула на бутылки и сказала:

— Отец обрадуется… Правда, он тоже борется против этого… постановление было… как его…

— Алкоголизма?

— Да, да. Тут привезли сорок ящиков спирта, проголосовали, чтобы отвезти обратно. Очень интересное было собрание. Даже те, кто сильно пил раньше, тоже поднимали руки, а в глазах была тоска. А женщины радовались. Сейчас редко продают, только по субботам или если у кого день рождения. В старину многие и не знали, когда у них день рождения, и не отмечали… А тут иные, особенно многодетные, стали день рождения каждого ребенка отмечать. Разобрались и с этим… Проголосовали. И те, многодетные, тоже руки подняли.

Атук разговаривала и хлопотала по дому: включила электрический самовар, принесла из кладовой холодное моржовое мясо.

— Учительница к нам новая приехала. Молоденькая, красивая, как песец. И лицо песцовое, остренькое. Влюбилась в нашего парня, Каюктака Сергея. Все удивляются, и сам Каюктак понять ничего не может. Пишет она ему письма, хоть и живут через дом. Письма идут через районный центр, иногда неделю путешествуют. Один раз Каюктак не выдержал, написал ответ и сам принес к ней. Так она обиделась, надулась и шесть дней с парнем не разговаривала. Сейчас вроде ничего, наладилось у них. Каюктак совсем переменился, даже стричься стал. В районный центр ездит и собирается в милицейскую школу поступать…