Да, так это было, и уверенность Марты Ивановны в близком успехе крепла день ото дня. Вот почему она попросту растерялась от неожиданности, когда Верочка при известии, что через месяц в райцентре состоится слет молодых доярок-добровольцев, внезапно покраснела и с безутешным отчаянием сказала:

— Никуда мы не поедем, Марта Ивановна. Да и вы не захотите на позор себя выставлять.

— Какой позор? О чем ты говоришь? — опешила Марта Ивановна.

Они вдвоем стояли возле изгороди, на том месте пастбища, где доярки сливали в бидоны надоенное молоко. Молоковозчик кормил лошадь в полсотне метров от них, Лена и Аня додаивали последних коров в дальнем конце клетки. Юрка Ивашкин, сморенный полуденным зноем (отпустив напарника на обработку кукурузы, он пас теперь стадо круглые сутки), спал в тени натянутой на кольях парусины. Подушку ему заменял мешок с концентратами.

Верочка со звоном захлопнула крышку бидона, взялась за пустее ведро, стукнув им о бидон.

— Тише, Юрку разбудишь, — почему-то испугалась Марта Ивановна. — О каком позоре ты говоришь? Что за чушь?

Верочка потупилась, потом подняла свои овальные, поблескивавшие от сдерживаемых слез глаза, заговорила громким, торопливым полушепотом, прижимая к груди пустое ведро:

— Вовсе это не чушь, а правда, разве вы не видите? Катя убежала? Убежала. Вернется она, нет ли — все равно позор. Да если бы только Катя, а то ведь, вон, и Лена то же думает, все у нее из рук валится. Я сколько раз пробовала с ней поговорить — и близко не подпускает. Что у нее на душе, я не, знаю, а только не на месте душа, мне же видно. Ну, а уж Лена что решит, то и сделает, ничем ее не удержишь. Какая же мы бригада, выходит? А вы про слёт говорите. Вот в газете опять пропечатали, что мы на первом месте, а я скажу — зря это. Не от души все делаем, вот что обидно. Опять же концентратов вы нам дали, вчера картошки привезли, а молоковоз ехидничает: ишь, как вас подкармливают, не иначе блат имеете… По-моему, всем поровну надо, раз один колхоз. Вот и получается, что мы кругом опозорились. С какими же глазами на слёт ехать?

Марта Ивановна не раз пыталась прервать Верочку, но та лишь приглушала голос, оглядывалась — не идет ли Лена — и говорила, говорила… Самое удивительное было то, что еще сегодня утром, думая о Лене, Верочка решила ничего не говорить об этом Марте Ивановне, Может быть, попозже, а сейчас рано. Не потому, что она ей не доверяла, нет, но что-то подсказывало Верочке: Марта Ивановна может попортить все дело. Ее непримиримость к Кате пугала, вызывала внутренний протест. Верочка хотела выждать, она все еще надеялась, что ей удастся откровенно поговорить с Леной, рассеять одолевавшие ее мучительные сомнения. Она понимала, конечно, насколько зыбки ее надежды, но она так хотела верить во все хорошее в людях!

Кончив, Верочка ужаснулась тому, что сказала. Она испугалась не за себя — за Лену. Лицо Марты Ивановны не предвещало ничего доброго.

— Я знаю, что делаю, — с необычной жесткостью заговорила она, скрывая подавленность и горькое недоумение. — У вас же стадо малоудойное, поэтому и концентраты вам дали. Радоваться надо, а ты… На слёт, конечно, вы поедете, а с Леной я сегодня же побеседую. Ну что же это такое, в самом деле? Совесть-то у нее есть или нет? Комсомолка она или кто?

— Все у нее есть, только, может, счастья нету, вот и тоскует, — горячо сказала Верочка. — Я вас об одном прошу, Марта Ивановна: не говорите пока ни о чем с Леной, не надо. Я вам скажу, когда можно будет. Очень прошу. Она сейчас в таком настроении, что ничего от нее не добьетесь, только хуже сделаете. Честное слово, она так не уедет, как Катя уехала, она, может, сама с вами заговорит, а уж со мной обязательно. Пожалуйста, Марта Ивановна…

— По-твоему, так будет лучше? — с робкой надеждой в голосе спросила Марта Ивановна, сама дивясь тому, как легко она соглашается с бессвязными и вовсе неубедительными доводами этой девчушки.

— Конечно, лучше, уж поверьте мне. Я-то Лену давно знаю, это не то, что я или Катя. На всякие совестливые слова она не откликнется, ей прежде самой надо все передумать.

— Да о чем ей думать, окажи на милость? Чего она хочет? Пусть открыто скажет, чем она недовольна. К чему же таиться от всех? Не понимаю.

— Вот я же и говорю: уж такая она, Лена… Что-то ее мучает, я не знаю — что, может, и вправду из дому неприятное письмо получила, но только недовольства она ни в чем не проявляла. Была бы недовольной — сразу бы высказала. Хотя… — Верочка вспомнила, как Лена назвала ее «навозным жуком» и чуть покраснела, докончила неуверенно: — Конечно, привыкнуть к колхозу ей не просто, но она же не маленькая, понимает, что это нужно.

— Если бы понимала… Но, имей в виду, я ничего такого не допущу, Хватит с меня Кати. К вам здесь относятся с огромным вниманием, надо же все-таки ценить. Постарайся поговорить с Леной, выяснить, что у нее на уме. Возможно, придется этот вопрос обсудить на комсомольском собрании. Юра ничего не знает?

— Я ему не говорила, но он, по-моему, и сам видит. Вчера меня спрашивает: «Лена, случайно, не от несчастной любви страдает?» Я ему говорю: «Чудак ты, Юрка, в кого же она могла бы здесь влюбиться?» В общем он, конечно, кое-что подозревает, но пока молчит, присматривается.

Разговор пришлось прервать, так как к изгороди подошла Лена с полным ведром молока. Верочка молча приняла у нее ведро. На мгновение они встретились глазами, и Верочка прочитала во взгляде Лены немой вопрос: «О чем это вы тут говорили? Уж не обо мне ли?» Верочка так же молча ответила: «Так, о разных делах».

Марта Ивановна незаметно, но пристально глянула на Лену, пыталась найти в ее лице какую-то перемену — и не находила. Лицо Лены было спокойным и непроницаемым, настолько обычным и спокойным, что Марте Ивановне все рассказанное, Верочкой показалось каким-то дурным сном. Во всяком случае, подумала Марта Ивановна, Верочка сильно преувеличила. Ей очень хотелось теперь же заговорить с Леной, прямо спросить, что ее тревожит, но Верочка, словно угадав ее намерение, устремила на Марту Ивановну такой умоляюще-отчаянный взгляд, что слова замерли на устах.

«Странно, однако, почему она не хочет, чтобы я поговорила с Леной? — уязвленная в своих лучших чувствах, недоумевала Марта Ивановна. — Боится, что я не найду с ней общего языка? Это я-то, сделавшая для них столько хорошего? Невысокого же обо мне Верочка мнения. Учит, как мне себя вести. А что, если Лена в самом деле уедет? Ну нет, этого позора я не допущу. Завтра я ей такое, скажу, что самый отпетый человек устыдится. Это предательство — вот что это такое, уважаемая товарищ Прилуцкая. Это забвение комсомольской чести, трусость, преступление… И все потому, что Катя показала пример».

Все-таки ее смущало, что, ежедневно встречаясь и разговаривая с Леной, она ровным счетом ничего не заподозрила. До чего же скрытная девушка, кто бы мог подумать! Верочка оказалась проницательнее. Ну это и понятно, они же и знают друг друга больше, и живут вместе. Однако сделанное открытие не на шутку огорчило Марту Ивановну. Да, до сих пор она была слишком доверчивой. Пожалуй, даже слепо доверчивой. А надо, оказывается, всегда быть готовой ко всяким неожиданностям. Ведь и на Верочку тоже нельзя целиком положиться. Кто ее знает, какие, порывы волнуют эту светловолосую хрупкую девушку с овальными, такими правдивыми на первый взгляд глазами. Еще несколько минут назад Марта Ивановна считала, что хорошо изучила Лену и что та предельно откровенна с ней, а на деле вышло иное. Невыносимо тяжело сознавать это. Неужели никому нельзя верить? И что сказал бы Логинов, если бы узнал, как рушатся ее, Марты, честолюбивые надежды на этих непостоянных, легкомысленных девчат?

Нет, с Леной она завтра же поговорит начистоту. Надо только найти верный тон. Однако мысль о предстоящем и, судя по всему, тяжелом разговоре, результаты которого были по меньшей мере сомнительны, угнетала Марту Ивановну. К этому примешивалось острое, как укол, чувство обиды на людскую неблагодарность.