— Немцы и без того не стеснялись, — обронил Турин.

Степанову показалось, что Ваня в чем-то сомневается. Впрочем, Турин тотчас же одернул себя:

— Извини, что перебил… Продолжай, пожалуйста…

Но Борис уловил недоверие Турина.

— Я, братцы, рассказываю так, как было…

— Продолжай, Борис, продолжай! — повторил Турин.

— Ну так вот… Положение создалось небывало критическое. Пришлось пойти на такой шаг… Самый старший из группы выследил одного из мародеров и передал ему ультиматум: прекратить грабеж населения, иначе все они будут уничтожены.

— Прекратили? — не выдержал Турин.

— Прекратили… Однако и подполье немцами было вскоре разгромлено. В живых осталось двое: один в городе укрылся, другой, Котов, сумел уйти… Он-то мне и повстречался на пути… Так вот, когда пришли наши, их встретили мародеры, выдали себя за подпольщиков, а подлинных подпольщиков объявили грабителями. Даже документы какие-то предъявили… Короче говоря, все поставили с ног на голову… Тот, что остался в городе, пытался восстановить истину, но был еще больше оклеветан: он один, а тех — пятеро… С Котовым мы трое суток шли вместе: он пробирался в область, чтобы рассказать о случившемся, я брел, еще не зная, что мне делать… Ни у него документов, ни у меня…. Шли ночами… У одной из станций встретили вот этого Дубленко. Дал нам из своей кружки воды попить — «добрый человек»!.. Он успел вскочить на подножку поезда, мы замешкались… Тут-то Котов мне все и рассказал. Дубленко — он, правда, не самый активный из мародеров, — выходит, подался вон из города, заручившись, ясное дело, соответствующей бумагой: что, мол, был участником подпольной группы и прочее… Вот так, братцы… — Нефеденков замолчал.

— Борис, а тебе не приходило в голову, что мародер, может, не Дубленко, а твой, как его там, Котов?.. — спросил Турин.

— Нет, не приходило, — быстро ответил Нефеденков.

— Почему ты так уверен в нем?

— То, что он рассказывал о подполье, может знать только подпольщик.

— Или опытный провокатор! — добавил Турин.

— Вот-вот, — угрюмо проговорил Нефеденков. — Так Котова и могут встретить!

— По крайней мере, на слово не поверят. Расследуют…

— Хорошо бы так…

— Да, Борис, — вмешался Степанов, — ты поверил Котову, другие — Дубленко. Быть может, у него тоже есть какие-то основания на доверие.

— Все может быть, — отчужденно проговорил Нефеденков. — В общем, я вам сказал. — И поднялся, намереваясь уходить.

— Ваня, — спросил Степанов, — а если Борису все же зайти к Цугуриеву? В органы, — пояснил он специально для Бориса.

— Как же я пойду?.. Запятнанный…

Нефеденков поблагодарил за угощение и пошел ночевать к знакомым.

В этот день, утром, произошло в Дебрянске событие, которое было отмечено не одним человеком. На шоссе, тщательно объезжая воронки и кирпичные завалы, появился видавший виды газик, остановился возле женщины, несшей ведро с водой. Шофер что-то спросил у нее, поехал дальше и снова остановился, теперь уже у райкома партии.

Из машины вышли подполковник и майор, оба средних лет, оглядели с невысокого крыльца то, что осталось от Дебрянска, и направились к секретарю райкома.

Пробыв в райкоме минут десять, они вышли в сопровождении Захарова, поспешно докурили папиросы и, еще раз оглядев с крыльца Дебрянск, распрощались с Захаровым и уехали. На запад. Их интересы были, видно, там.

Те, кто наблюдали эту сцену, не могли сомневаться, что они едут на фронт. А куда еще нужно подполковнику и майору? Куда? Армия наступала, освобождала в день десятки городов и сел, пора была горячей — только поспевай…

Но все же это были не простые офицеры — это уезжали военные корреспонденты, и они-то могли бы и задержаться в Дебрянске… Однако не задержались.

Степанов направлялся в столовую и увидел только удалявшуюся машину и Захарова, который, входя в дом, громко хлопнул дверью: остался недоволен визитом.

Но внимание Степанова было почти тотчас отвлечено другим. Что-то изменилось в знакомом до мелочей пейзаже. Столовая была неподалеку от райкома, и нужно было выйти за пределы уцелевшей улицы, чтобы понять, в чем дело. В одной стороне, в другой, в третьей, то пропадая за буграми кирпича, то вновь появляясь, копошились люди. Рыли землянки. Три сразу!

Степанов направился к ближайшей. Работавшие не обращали никакого внимания на подходившего к ним человека. Один копал землю, другой топором ошкуривал стояки.

— Товарищ лейтенант? — удивился Степанов, признав в плотнике Борисова.

Лейтенант отложил топор в сторону:

— Я… А что ж?.. Чем хуже других?.. — Он как бы оправдывался перед Степановым. — Все равно придется блиндажи на фронте строить и те же землянки рыть… Ведь так? Выходит, практика!

— Наверное, придется… Здравствуй, Андрей! — Степанов только сейчас смог поздороваться с землекопом.

— А, Степанов… — Андрей вытер пот со лба. Наверное, рад был передышке. — Никогда не думал, что так трудно рыть простую землянку!

— Лейтенант, а обязательно ли ошкуривать стояки?

Борисов посмотрел на белые столбы, валявшуюся на земле кору, пожав плечами, ответил:

— Я не плотник, но знаю: положено бревна ошкуривать… Иначе все сгниет раньше срока…

— Когда строят дом, конечно, ошкуривают… Но это ж землянка. Простоит несколько месяцев — и хватит с нее!

— «Несколько месяцев»! — Быть может, впервые лейтенанту ощутимо, вещно представилась жизнь в такой землянке. — «Несколько месяцев»! — раздумчиво повторил он.

— Наверное, так… И там ваши копают? — Степанов указал глазами на работающих в других местах. — Значит, майор пошел навстречу?

— Да… И вот что интересно: все хотят жить на месте своих домов. Все. А чем этот клочок земли лучше других?.. И здесь — кирпич, и там — кирпич…

— Воспоминания… Мы забываем подчас, что история есть не только у государств и народов, но и у каждой семьи — славная или бесславная…

— Пожалуй, да… Тут эта женщина, допустим, родилась или сама родила… Кто знает?.. Или, опять же, выходила замуж… Жила…

Степанов вместе с лейтенантом пошел посмотреть, что делается на строительстве больницы. Корпус заметно поднялся на несколько венцов. Таня Красницкая беспокойно ходила возле.

— Хотят вход сделать с улицы… Не знаете, Михаил Николаевич, где здесь была улица? — спросила она подошедшего Степанова.

— Здравствуй, Таня! — радостно сказал он.

— С ума сошла!.. Я думала, мы уже виделись… Здравствуйте, Михаил Николаевич.

— Ничего… А улица была вот здесь… — Степанов провел рукой в воздухе прямую линию. — Как дела, Таня?

— Идут… — И, погрустневшая, умолкла. Ни легкости в движениях, ни доброй улыбки, которой обычно так и светилось круглое Танино лицо.

— Что случилось, Таня?

— Опять все к вам…

— Рассказывай, рассказывай! — настаивал Степанов.

— Мария Михайловна, больная и одинокая, плачет тайком ото всех. Зовет своих сыновей Степу и Диму, просит, умоляет, чтобы забрали ее отсюда. Но на Степу еще в первые дни войны пришла похоронка, а от Димы до сих пор ни слуху ни духу. Все собираются разъезжаться, может, боится, что оставят ее в школе. Я договорилась со знакомыми, они живут в сарайчике за станцией. Марию Михайловну могут взять. Но как и на чем ее перевезти?

— Да, это задача не из легких…

Степанов взглянул на часы. Подумал: «Вот бы эту «грандиозную» операцию описать лейтенанту Юрченко. Он не поверит, как сущие мелочи вырастают в проблемы».

— Пойдем, Таня.

Борисов, намекая на что-то, весело пожелал:

— Успехов, товарищ Степанов! — и проводил Таню откровенно завистливым взглядом.

Теперь на тропке они увидели Захарова и Троицына, которые, видно, обходили новостройки, как ни странно звучит это слово в применении к землянкам и баракам. Вскоре стал слышен их громкий разговор.

— А что я мог сделать, Николай Николаевич? — судя по всему, оправдывался Троицын. — Мамин — добрая душа. А каково мне?

Степанов догадался, что речь шла, по-видимому, о решении Мамина выделить строительные материалы всем выселенцам.