Всю ночь на дворе шумел сильный дождь. Наши надежды опустились на самое дно.

В понедельник утром стражники перед главной решеткой выкликнули паши имена. Собрать вещи, идти к начальнику! Со скамеек нас провожают печальные глаза.

Майор прямо-таки кипит, уничтожая нас по крайней мере взглядами; вокруг мелькают униформы, щелкают каблуки. Но это слово должно быть произнесено! Мы свободны.

Майор лично наблюдает за последней неизбежной процедурой. Взвешивание, измерение, оттиски всех пальцев, снимки в фас и в профиль, словно для альбома преступников. Трудно угадать, что раздражает майора больше — то, что он вынужден выпустить нас, то, что все кругом знают о незаконности этого нужного только для архива фарса с освобождением, или то, что мы в открытую смеемся над глупой серьезностью происходящего.

Кончено, подписано. Ожидаем, что последуют объяснения либо извинения, разумеется совершенно формальные и то лишь по приказу и по долгу службы. Майор молчит.

Перед «джипом» открываются ворота, захлопнувшиеся за нами девять дней назад.

И позади, за решеткой, остается та Коста-Рика, которая не показывается свету.

После девяти дней наши легкие вновь наполнились чистым, ароматным воздухом. Просто чувствуешь, как кислород нагнетается в кровь.

Капитан-американец, помощник начальника, с четырьмя полицейскими и с новым сопроводительным письмом, опять гарантирующим нам безопасный проезд до самой границы, везет нас на асьенду Санта-Роса. Мысли в голове скачут, кидаются от одного к другому, словно нечем их привести в порядок, распределить, дать им более твердую последовательность и направление. Хочется думать о ближайших часах, о плане на будущие дни, ведь руки-то сейчас свободны и путь вперед открыт. Однако в ушах неотступно звучит тоскливая мелодия народной песни и тот бархатный баритон, отдающийся под сводами подвала. Хочется радоваться солнышку, которое вновь пробилось к земле сквозь враждебные тучи, но никак не идут из головы те глаза, полные безнадежности, настойчивый голос отца шестерых детей; невозможно вычеркнуть из свежих воспоминаний белые волосы двух безумных стариков.

Либерийская тюрьма — это не только этап пути, не только ряд драматических переживаний. Это жизненный опыт, и его уже не искоренить из сознания.

— …я говорю, нужно ехать кружным путем!

Рука офицера как-то необычно, почти по-приятельски пожимает плечо Мирека.

— Да, кружным путем, — неизвестно в который раз повторяет капитан, но теперь уж с уверенностью, что мы слышим его. — Брод на главной дороге сейчас, после дождя, очень глубок, можно утопить машину. Немножко к востоку река разделяется на три рукава, там проедем.

Начинаем, наконец, осознавать, что с этими участкам-i леса что-то произошло. Исчезли утомляющие колючки, пыль и увядшая листва. Прошедшие два тропических ливня смыли все в реку. Вода склеила пыль на дороге, солнце, вероятно напоследок, прежде чем уйти на долгие месяцы, вернуло ей вязкую плотность. Еще не совсем поздно. За границей уж пусть льет с утра до утра: на гравийной дороге он не будет помехой. И, судя по карте, мосты над реками там есть.

За холмом показалось деревянное строение. Асьенда Санта-Роса. Уже издали видно, как «татра», будто приветствуя нас, сверкает своей серебристой краской. Ах, как сразу стало веселее на свете!

Часовой у машины, встав по стойке «смирно», докладывает. Все в порядке, только сын хозяйки добивался разрешения вымыть машину. И получил его.

Капитан с явной неохотой распоряжается провести последит»! осмотр багажа и через несколько минут заканчивает его.

— Yon know, gentlemen ( знаете, джентльмен), — говорит он, смущенно ковыряясь в погасшей трубке, — я должен вам сказать кое-что. Это мое личное, совершенно личное дело.

С недоверием ожидаем, какой еще сюрприз будет преподнесен нам в ту минуту, когда по всем предположениям мы уже могли бы показать этим мундирам спину. Капитан призадумался и потом заговорил, как бы сам с собой:

— Вся эта история с вами прошла у меня на глазах. Я старый человек: повидал свет и немало людей на нем и… словом, не понравилось мне это. Я был вынужден действовать согласно приказаниям, вы сами понимаете. А те не имеют обыкновения извиняться. Поэтому… поэтому я бы хотел извиниться перед вами хоть за себя.

И капитан протянул руку.

— Желаю вам счастливого пути! Good luck!

Вслед за начальником один за другим подходят стражники. Такие же пожелания, такие же сердечные рукопожатия.

А вскоре красный «джип» скрылся за холмом.

На веранде старой асьенды нас встречает ее владелица и хозяйка. С сеньорой Мартой де Гальегос мы уже однажды познакомились, когда, смертельно усталые, ввалились сюда глубокой ночью. Но в тот раз майор не оставил нам ни минутки времени, чтобы поблагодарить ее.

Мы боялись этой встречи, но с первых же мгновений все наши страхи рассеялись. Поставив перед нами стаканы лимонада с кусочками льда, хозяйка разложила на столике целую кипу газет с аккуратно вырезанными заметками. Чего только не скопилось вокруг нас!

Первые сообщения об аресте, первые вымышленные подозрения в убийстве и ограблении храма в Картаго до глубины души возмутили нас еще там, в подземелье. Мы тогда и не предполагали, что уже следующий номер газеты опроверг все эти клеветнические измышления.

— Этого не удалось сохранить в тайне, — дополняет информацию сеньора Марта. — Слишком много влиятельных людей в Сан-Хосе знали вас так, что просто не допускали подобной нелепицы. Поднялось немалое возмущение. Мой парень в те дни целыми часами просиживал наверху — у него там, на чердаке, есть любительская рация, я вам даже не сказала об этом.

Странное чувство охватило нас, когда смысл этих девяти трудных дней стал вдруг выкристаллизовываться на наших глазах совершенно с другого конца. Какой-то редактор, любитель сенсаций, выболтал то, что должно было остаться скрытым не только от коста-риканской общественности, но и прежде всего от нас. Наивно мечтая о газетном буме, он откровенно написал, что обвинение против нас — это лишь дымовая завеса. И что мы были арестованы по прямому приказу из Вашингтона. Позже шеф-редактор сообразил, что этим доказывается унизительная послушность коста-риканских властей.

— Тот редактор, бедняга, моментально вылетел, — добавляет хозяйка то, чего в газетах уже нет. — Была уволена целая группа ведущих лиц тайной полиции, почти все, на кого пало подозрение, что не держали язык за зубами. Но оставим это, — заключает она, — выкиньте все из головы и лучше посмотрите на себя: тюрьма вас иссушила. В таком виде мы вас в Никарагуа не пустим. Приглашаю погостить у нас и от имени мужа — он вернется сегодня днем. Недельку-другую побудете тут с нами, а после дождей отправитесь дальше…

От Либерии до Сайта-Росы сорок километров. Но как же непреодолимо расстояние, отделяющее в Коста-Рике военные мундиры от простых людей!

Через сутки на столе лежала пачка запечатанных конвертов и текстов телеграмм. Домой, в Каракас, в Мексику.

А потом на старой веранде долго-долго нам махали две руки. В одной из них развевался белый платок…

Глава одиннадцатая.

САМАЯ БОЛЬШАЯ ИЗ САМЫХ МАЛЫХ (среди маленьких)

Для этих пятидесяти километров от асьенды Санта-Роса до границы день был слишком короток. Быстро наступившие сумерки прервали его в каких-нибудь четырех километрах от цели. Туда можно было бы дойти пешком за часок. Но за сколько времени доберется туда наш перегруженный ветеран на четырех колесах?

Сейчас он отдыхает в сырой ложбине, отражая стеклами тысячи звезд. Светлячки водят нас от дерева к дереву — мы ищем «спальню» на сегодняшнюю ночь. С гамаками под мышками лезем по склону над дорогой; ноги у нас как из свинца, спины словно в смирительной рубашке из наболевших мышц. Да, это был денек! С рассвета — лихорадочная перестрелка пишущих машинок, потом целые часы под автомобилем, самый необходимый ремонт, после полудня — старт, открывший короткий и все же такой бесконечный этап пути. За исключением вездеходов, сюда автомобили не ездят. Реки и броды тут никому не угрожают, зато местность, бугристая, точно стиральная доска, и прорезанная дорогой, не безопасной даже для двуколок, изолирует границу лучше, чем полки солдат.