ЖДЕМ ПАРОМА ЧЕРЕЗ ЕНИСЕЙ
Деревенские мальчишки ловят плотву на удочку. Безногий бородач на телеге с сеном. В моем блокноте — зарисовки, первое, что пришло на ум.
Избы вздыбились на косогоре,
как плоты на речном повороте
при заторе.
Между ними,
словно льдинка,
в белой блузке и косынке
вдоль заборов
по тропинке,
до колен подняв подол,
к мутным водам —
к перевозу,
из былины
с ходу — в прозу,
забежала,
а потом —
отдышалась,
улыбнулась,
встав на колесо телеги,
посмотрела через реку —
не покажется ль паром!
На губах ее помада.
Грудь под блузкою —
что надо!
Не везло, видать, калеке,
взял и приобрел телегу.
И теперь она
в телеге
уминает задом сено,
а старик
глядит елейно.
Впечатляющая сцена.
Оглянулась на мальчишек
(не посмотришь —
не уважишь)
ей бы нужен мужичище —
из плотвы плота не свяжешь.
Он, наверное, не знает,
тот, который подошел бы.
Он уверена, не с нами —
грудь спокойная под шелком.
Он, неверное, в Норильске, -
иль плывет по Енисею,
или вовсе
на Карельском —
броситься б ему на шею.
Может, этот подошел бы
со своей судьбой
тяжелой?
Тот, что рядом
на телеге.
Может, было б ему легче?
Запоздалые свиданья,
бесталанные любови,
сколько было опозданий,
бесконечна эта повесть.
Все так медленно и емко —
избы, удочка, береза
(как замедленная съемка),
женщина у перевоза.
Борода глядит нелепо
на обтянутые икры.
Нескончаемая лента,
непридуманные игры.
СЕВЕР
Смотри,
памирские седые яки
уходят на Чукотку по горам —
растолковал им,
что такое ягель,
трава из северного серебра.
Они, сутулые, прошли Алтаем,
не торопясь, к Саянскому хребту, .
о, страсть — не суета,
не понимаем,
как далеко мы ищем красоту.
Уйду в прикосновение руки,
кандальником в неласковую нежность,
ссылает красота в сибирский
Нежинск,
туда,
в серебряные рудники.
Холодный, благородный мой металл,
в краю морозном ты рожден,
мой белый,
я в золоте жары тебя искал,
прохладный мой,
победный.
Сияет матово лицо в углу,
вхожу в него, крича,
как стог в иглу,
нет, эта женщина
не из ребра,
сибирская, она —
из серебра.
Озон серебряный в бору звенит,
не обжигает кору зенит,
игла сосны,
карагача кора
чуть улыбнешься ты —
из серебра.
В былинах бычьих серебрится ягель,
и запахи его нам ноздри рвут.
Идут по тундре молодые яки
и топчут легендарную траву…
«Вы меня любите, горы…»
Вы меня любите, горы,
любите, ели,
в голубое и белое одетые
годы
надо мной пролетели,
унося названия трав,
дорогих чрезвычайно,
в свои шумные краски
вобрав
все оттенки молчанья.
Горным рейсфедером
правлю равнинную быль —
я прошел по лавинному склону,
и снежная пыль
опустилась на длинный
извилистый след
моих лет.
Росчерком метеоров —
годы иллюзий.
Вы меня любите, горы?
Любите,
люди?
Вас не исправить,
не превратить в плоскость,
ваши изломы,
горы,—
неизгладимы.
Вы так неправильны,
горы,
правильна — пошлость,
вас не сравнять, горы,
вы — несравнимы.
НЕДЕЛЯ
Много веку досталось эпитетов
добрых,
недобрых.
Век сложили в архивы,
упрятали в сейфы:
удобно.
Затолкали в карманы героев
детали событий громадных,
что не влезло — на свалку истории,
для сплетен и для романов.
Собирает поэт-старьевщик
осколки истин,
напевая под нос,
поднимает обрывки канатов мысли,
извлекает из груды гниющей
огрызки фантазии,
рукавом оттирает до блеска
лавровые листья лести.
Потускневшие зеркальца правд
в голубой оправе,
оловянные слитки —
оплывы великих дат,
потрепанные переплеты недавней славы,
ржавые мины, круглые,
как циферблат.
Время войны и мира
вываливается на стол;
на каждой минуте —
минувшее
проступает пятном, как соль;
в каждой минуте —
мина
с хронометром на века,
тикает время мира
в мотивчике чудака.
«Таянья облик зимний,
серое счастье потерь,
звук непроизносимый
В знаке весеннем Эрь,
синь в очертанье сугроба,
жар на изломе льда,
в южных ночах — сурово
западная звезда».
В поисках неделимого
(что это — старь? новь?)
мы копошились в былинах
явей,
в легендах снов,
мы собирали толпы,
выявить символ — тол,
мы накопили злато —
выделить корень зла,
мы разлагали атом;
вываливали на стоп
единые, неделимые
империи — крошева стран,
не верили, но проверили
библию и коран.
«Новость волнует древностью,
старость — своей новизной,
в хламе скрываю с ревностью
истину хлада —
зной».
Где оно, неделимое
ни стенами и ни рвами?
Не краткое и не длинное?
Временем не взрываемое?
Где, на каком расстоянии
целое
состояние?
Может, оно в нирване,
в радости,
в сострадании!..