— Я думал, ты продал кучу книг, — сказал он, наконец.

— Это было очень давно, — признался я. — Мои авторские гонорары сократились почти до нуля, а новых идей ко мне так и не пришло. Писатели зарабатывают не много. Уж точно меньше того, на что можно как-то прожить.

— Что ж, — сказал он, наконец, — если бы ты проголодался, то куда бы пошел в этом родном тебе городе? — он попытался надеть маску жизнерадостности на лицо.

— В торговом центре есть одно местечко, где делают хорошие горячие итальянские сэндвичи. Ною там нравится пицца. Не слишком дорого и оттуда можно понаблюдать за людьми.

— Звучит заманчиво, — отозвался он. — Я еще не был в том торговом центре.

Я указал направление, и мы добрались до туда уже через десять минут. Идя по торговому центру, держа Ноя за руки, я чувствовал, что мы такие же, как любая другая семья, гуляющая по моллу. Конечно, на нас пялились. С любопытством, неодобрением, отвращением. "Любовь, которая не смеет назвать своего имени, не смеет и разгуливать по торговому центру, с ребенком за руку, как пара потаскух с их плодом любви", — вот что говорили эти взгляды. "Будем признательны за отсутствие здесь содомитов, спасибо!"

В итальянском ресторанчике мы заказали горячие сэндвичи, тарелку фрикаделек и пиццу. Джексон настоял на оплате. Мы сели за столик и принялись за еду.

— А неплохо, — сказал Джей.

— Да это ты из вежливости так говоришь, — ответил я.

— Нет, серьезно. Вкусно. Жирновато, правда…

— В жире свой очаровательный смак, — произнес я.

— Сказал сердечный приступ закупоренным артериям.

— Ты на Юге, мальчик. Жир составляет одну из четырех основных пищевых групп.

— Да что ты говоришь!

— Не смейся, — сказал я, — ожирение не приходит само по себе. Над ним приходится работать.

Ной так уплетал пиццу, что на его лице осталось немного соуса, который я вытер салфеткой.

— Ты выглядишь расстроенным сегодня, — произнес Джексон. — Что происходит?

Я взглянул на него и прикусил губу, не желая отвечать.

— Что? — надавил он.

— Мы с тобой из разных миров, — признался я. — Я уже это знал, но иногда похоть затмевает маленькие досадные факты.

— О чем ты?

— Когда ты последний раз смотрел на себя в зеркало? Разве можно быть еще красивее? Что вообще тебе может понадобиться от такого, как я?

— Ты считаешь себя не красивым?

— Может, и красив для дятла* из кучи белого мусора*.

* Дятел — термин появился в 19 веке и употреблялся чернокожими для обозначения бедных белых людей. Последние казались им громкими и беспокойными, как эта птица, а также эти люди часто имели волосы цвета перьев на голове дятла (т.е. рыжие)

* Белый мусор — грубый термин, нередко используемый в обиходной речи в США для обозначения деклассированных белых американцев, часто живущих на пособия по безработице, в ржавых трейлерах, отличающихся низким социальным статусом и уровнем образования.

— Что значит "дятел"?

— Слово на букву "н" для белых людей, — объяснил я.

Он громко рассмеялся.

— Видишь? — сказал он, выставляя обе руки, как прирожденный итальянец, — вот почему ты мне нравишься. Именно поэтому. Ты заставляешь меня смеяться. Не говоря уже о том, что в тебе есть что-то от Курта Кобейна.

— Мне казалось, ты сказал, что я выгляжу, как тот дятел из "Ходячих Мертвецов", — отозвался я.

— И как он тоже, — сказал Джей. — В таком потрепанном, походном виде. Я представляю тебя с арбалетом.

— Спасибо, — отозвался я.

— Только в самом хорошем смысле.

— Следующее, о чем ты меня попросишь, это носить камуфляж.

— С чего бы?

— Очевидно, ты ни разу не смотрел "Утиную Династию"*.

* "Утиная Династия" — американский документальный фильм о живой природе.

Джекс улыбнулся.

Я смерил его долгим взглядом.

— Что? — сказал он.

— Я просто себя обманываю, — сказал я. — У меня ребенок. Я не могу ходить с тобой на свидания. Не могу сводить тебя куда-нибудь. Не могу быть тем человеком, который тебе нужен.

— Приятно знать, что ты в курсе, как сделать меня счастливым, — отозвался он. — Может, и меня проконсультируешь?

Я промолчал.

— Чувак, что с тобой? — спросил он. — Я чувствую, что ты меня динамишь.

— Просто пытаюсь быть честным. Я не умею строить отношения. Дело не в тебе, не волнуйся. Я хорош в сексе, но это, в общем-то, и все.

— Почему ты так говоришь?

— Такое обо мне ходит мнение. Хорош только для быстрого перепихона в рот и в зад.

— Мне в это тяжело поверить.

— А ты поверь, — сказал я. — Последний раз, когда я трахался в туалете магазина "Сирс", парень заплатил мне двадцать баксов.

— Зачем?

— Подумал, что я шлюха. Сам то, как думаешь?

— Ты вернул их ему?

— Конечно, нет. Мне нужны деньги. На двадцатку можно неплохо затариться лапшой Рамэн*.

* Рамэн — японское блюдо с пшеничной лапшой. Фактически представляет собой недорогой фастфуд, обладающий большой энергетической ценностью и хорошим вкусом. Считается блюдом китайской, корейской и японской кухни.

Он снова рассмеялся.

— У меня врожденная патология, — произнес я.

— А это тут причем?

— Иногда я думаю, что это правда.

— Какого хрена это значит?!

— Все, что я когда-либо делал можно смыть в унитаз. Все мои отношения рано или поздно скатываются в дерьмо. Не думаю, что какие-то из моих отношений продержались дольше, чем рожок мороженого. Все, к чему я прикасаюсь превращается в полнейшее дерьмо.

— А твой сын?

Я взглянул на Ноя.

— Почему бы нам не оставить его в стороне от этого? — предложил я.

— Мне вот кажется, что он самое важное, что ты сделал в жизни, и ты проделал чертову кучу работы.

— Ты единственный, кто так считает.

Джексон откинулся на спинку стула, не отрывая от меня внимательного взгляда.

— То есть ты считаешь себя плохим отцом?

— С приличными родителями, которые бы как следует любили его, покупали ему все необходимое и предоставляли требуемую помощь, его жизнь могла быть на порядок лучше.

— А ты этого не делаешь?

— Я делаю все, что в моих силах.

— И ты считаешь, этого не достаточно?

— Не знаю, что и думать.

— Я общался с Ноем всего ничего, но даже я вижу, что он любит тебя больше всего на свете. Ты должен быть к себе помягче. Он очень хороший парень.

— Это он уж точно унаследовал не от меня, — сказал я.

— Почему ты так жесток к себе?

— Я просто... размышляю вслух.

— И что же я не догоняю в этой ситуации?

— Каждый раз, стоит мне повернуться, кто-нибудь стоящий рядом, говорит мне насколько я плохой родитель.

— Как, например, кто?

— Для начала, моя мама. Потом брат. Его жена. Ее семья. Ее церковь. Моя церковь. Мой священник. Общество, в котором я живу. Знаешь ли, здесь не так-то много людей, способных сказать: "Давай гомосек, ты хороший отец!"

— Ты не чувствуешь ни от кого поддержки?

— Возможно, они не оказывают мне поддержки, потому что я не заслуживаю её.

— Это что еще за херня?!

— Тебе не понять.

— Звучит так, будто я отказываюсь понимать.

— Вот и давай, отказывайся.

— Я не это имел в виду. А ты у нас из обидчивых, да?

— Просто устал.

— Устал от чего?

Я осмотрелся по сторонам, глядя на лица в кафетерии, лица, полные подозрения, осуждения в глазах.

— Устал от чего? — надавил он. — Что такое, Вилли? Почему ты не можешь просто высказать это? Я тебе не нравлюсь? Хочешь, чтобы я ушел? Что с тобой?

— Ты здесь ни при чем, — произнес я.

— Причем, иначе мы бы с тобой тут об этом не разговаривали.

— Прости, — отозвался я, стараясь взять себя в руки. — Мне не следовало поднимать все это. Я не знаю, что несу. Видимо, действительно, есть причина, почему мне запрещают разговаривать со взрослыми.