То была одна из фотографий Брежнева в кругу передовиков машинного доения.

Высокомерное и самоуверенное лицо Вострова превратилось в маску до смерти напуганного человека.

Глубоко затянувшись сигаретой, он снял фуражку и подвинул к себе пепельницу. Потом посмотрел на Савчука уже не свирепо-тигриными, а испуганными кроличьими глазами и, осторожно ткнув пальцем в снимок, робко спросил:

— Кто эта девушка рядом с Леонидом Ильичом?

Савчук решил сыграть по-крупному:

— Сестра… Она… Она… Главный бухгалтер Днепродзержинского обкома партии… Похожа?

— Ну ладно, Савчук, — потеплевшим голосом строгого, но справедливого отца сказал Вострое, — пошумели и хватит. Чего нам делить — одно дело делаем. Устраняй недостатки…

И мигом слинял в штаб дивизии.

— Теперь бы батальон хотя бы для виду проверили, — резко обнаглевшим тоном сказал Савчук, задыхаясь от смеха, — а то влепят пятерку ни за что.

— Слушай, а все-таки — кто эта девушка? — спросил я его на полном серьезе.

— А хрен его знает, — ответил он. — Этот снимок еще от старого комбата остался. Шутка…

КРАЖА

Однажды майор Свидлевский чистосердечно признался мне, что для настоящего мужчины самая сладкая женщина та, которую он ворует. Позже, попав служить в Хабаровск, я часто вспоминал эти его слова, когда после длинной череды девушек моей лейтенантской поры вдруг встретилась та, о которую в щепки разбился мой гордый и неприступный холостяцкий корабль.

Я увидел ее в хабаровском аэропорту, куда был послан командиром части вдогонку за подполковником Жихариным, который по причине вечной нетрезвости улетал в командировку без документов. Она была в кругу весело поющих под бренчащие гитары студентов, улетающих на путину. Я остолбенел среди аэропортовской толчеи и, будто приваренный суперклеем к асфальту, уставился на ее юное и большеглазое веселое лицо, вдохновенно поющее о том, как «листья желтые медленно падают в нашем старом забытом саду»…

В состоянии какого-то глубокого наркотического опьянения я выждал момент, когда можно было подойти к ней и представиться. Она кротко взглянула на меня и зарделась больше, чем я. К неописуемому восторгу моему, я узнал, что она на путину не летит, а всего лишь провожает подруг. Тогда я стал напрашиваться на роль ее телохранителя по дороге в город, но мне было отказано. А тут объявили студентам посадку в самолет, и все, что я успел, — дать ей билет на «Варшавскую мелодию», которая должна была идти через две недели.

Две недели я жил в сладостном ожидании первого свидания и, нетерпеливо желая увидеть ее, стал ездить со службы домой на автобусе так, чтобы проезжать мимо ее общежития, хотя это почти на час удлиняло мой путь.

Но счастье мое было коротким: после спектакля она призналась мне, что имеет определенные моральные обязательства перед «одним человеком»… Она была хорошо воспитанной дочкой морского офицера.

Но в тот черный для меня день в голосе ее я поймал один еле заметный звук, который давал мне спасительную надежду: она сообщила мне жестокую правду с чистой искренностью ребенка, не способного маскировать чувство сожаления. На этой невидимой паутинке надежды я и завис над пропастью моего несчастья…

Даже думать о ее существовании на белом свете было для меня большим, неведомым ранее счастьем. Такого раньше не было.

Когда офицер молод и холост, когда его мотает по гарнизонам, у него часто невольно собирается «коллекция» подруг, имена которых он часто забывает еще до того, как они выпархивают из-под простыни. Иной раз, проснувшись среди ночи, я с трудом вычислял имя девушки, спящей на моем плече, и больше всего хотел, чтобы она быстрее испарилась. Половой маршал Свидлевский называл это «любовью кроликов»…

Иные девушки «любовь кроликов» принимали за чистую монету и устраивали драмы со слезами и угрозами самоубийства, посчитав, видимо, принесенную в мою холостяцкую хижину чугунную сковородку и банное полотенце пропуском в семейное ярмо.

Бог лишь однажды дарит человеку возможность испытать чувство, которое нельзя выдумать. И тот, кто не услышит зов Души, обречен путать любовь с «половыми сношениями», при которых иная офицерская жена, держа во рту леденец и деловито глядя в потолок, говорила добросовестно исполняющему супружеские обязанности мужу:

— Когда же мы сделаем ремонт?

Никто и никогда не разгадает тайну чувства, которое туманит мужской рассудок при виде дарованного ему Всевышним женского лица, Ее рук и Ее глаз, когда лопается сердце при звуке Ее голоса и движении Ее стана, когда кажется, что и мировая ядерная война не может отвлечь тебя от желания владеть Ею и устилать розами землю, по которой Она ступает…

«Никто так не умеет любить женщину, как мужчина, пахнущий порохом»… Вспоминая эти слова шутника Свидлевского, я думал об их истинности.

Я превратился в ненормального, рассеянного человека, мысли которого все 24 часа в сутки навязчиво летели к Ней и сладостно выжигали душу. Я стал часто и глубоко вздыхать и задыхаться — да так, что мой друг майор Коля Гацько стал подозревать у меня астму и рекомендовал срочно показаться врачу…

Я шептал по ночам Ее имя и вынюхивал запах Ее духов среди страниц романа, который Она дала мне почитать. Я чертил Ее имя лыжной палкой на таежном снегу и с тупой, почти автоматической привычкой после службы мчался под стены общежития Хабаровского педагогического института, где топтался до тех пор, пока Она не покажется в окне…

Мое горе состояло в том, что я опоздал — морской офицер Тихоокеанского флота имел счастье и честь встретить ее раньше меня и дело шло к свадьбе. Под хиханьки будущих преподавательниц иностранных языков я до собачьей дрожи несколько месяцев подряд топтался на лютом дальневосточном морозе в хилой лейтенантской шинелишке ради того единственного мига, когда Она мелькала за оконным стеклом…

Когда же я стал оставлять на снегу букеты цветов, дюжие хлопцы с факультета физвоспитания несколько раз пытались ревниво выяснить у меня, не покушаюсь ли я на их невест. Глядя на их широченные плечи и пудовые кулаки, я лопотал что-то невнятное.

Самое неприятное наступало тогда, когда будущие физруки, среди которых были различного рода чемпионы Хабаровского края и всего Дальнего Востока по боксу, борьбе и штанге, на хорошем подпитии пытались продемонстрировать на мне свою силу и ловкость. Несколько раз мне пришлось ретироваться от общежития с фингалами под глазами и разбитыми губами. После того как моя физиономия вновь обретала человеческий вид, я возвращался на «пост». И все повторялось сначала…

У обочин многих афганских дорог стояли вот такие памятники советским солдатам, погибшим в боях с душманами…

Командующий 40-й армией Герой Советского Союза генерал Борис ' ромов был последним офицером пришедшим с афганской войны 15 февраля 1989 года. И первым, кто встретил его на пограничном мосту «Дружбы», был сын Максимка…

Группа советских войск в Германии. Начальник Генерального штаба Вооруженных Сил СССР маршал Николай Огарков (второй справа на переднем плане) заслушивает доклады руководства Группы об уровне боевой и политической подготовки. На трибуне — член Военного совета ГСВГ генерал-полковник Иван Медников. Крайний справа — Главнокомандующий ГСВГ генерал армии Евгений Ивановский.

Умение отлично владеть многими видами стрелкового оружия — один из важнейших показателей профессионализма любого офицера. Начальники регулярно «выкуривали» нас из штабных кабинетов на занятия по командирской подготовке. Интереснее всего было тогда, когда приходилось опробовать новое оружие…