— Я хочу быть твоей рабыней, мой ласковенький Аполлончик, — страстно и хищно шептала в ночи Шульц, выковыривая меня из-под простыни цепкими руками борца-тяжеловеса и взгромождаясь на мое тощее гвардейское тело с победным сладостным воплем.

Я спасал свою честь древнекитайской трахагандрой, изо всех сил задерживая дыхание и размышляя при этом о методике ремонта танковых двигателей в полевых условиях…

Когда же в очередной раз дикие крики моей рабыни стали похожи на предсмертные вопли удушаемого человека, казенное ложе любви рухнуло, я ощутил жуткий удар в затылок каким-то ребристым предметом и на некоторое время потерял сознание…

Очнулся уже тогда, когда Шульц забинтовывала мою голову своими колготками.

Потом уставшим, изнасилованным и израненным младенцем так и заснул на полу в камере пыток на гигантской груди своего ночного палача, убаюкивающего меня тихим ласковым приговором:

— Какой же ты у меня дохленький…

Я ответил ей любимой поговоркой полового маршала Свидлевского:

— Хороший петух жирным не бывает…

Усталость была такой, что даже язык казался килограммовым.

Но проходили очередные полчаса — и тяжело сопящая Шульц вновь взгромождалась на меня и орала на весь гарнизон:

— Милый, я твоя наездница… Будь неистощим, как баобаб!

Были когда-то и мы рысаками…

Утром ухмыляющаяся Фугас притащила на кухню жалкую тень вчерашнего холеного инспектора. Было такое впечатление, что его всю ночь швыряли на кусты шиповника и ставили банки даже под глазами.

Дивизия получила высокую оценку.

Московский инспектор при разборе проверки особо отметил «самоотверженность офицерского состава, готового выполнить любую задачу».

При этом он лукаво посмотрел в мою сторону…

— Вы с честью выдержали комплексную проверку!

Проверка получилась действительно «комплексной»…

ВИННЫЙ ПОГРЕБ

…Еще об одном инспекторе я всегда вспоминаю с улыбкой. К нам в Белогорскую дивизию он приезжал из Хабаровска. Однажды я заманил его в дом, в котором квартировал. Дом был бревенчатый и огромный. Едва построив его, старик-хозяин помер. Старуха Романовна боялась одиночества и потому пускала к себе постояльцев, отдавая предпочтение офицерам. В городе она славилась тем, что втихаря гнала сумасшедшей силы самогон и владела несметным количеством рецептов засолки овощей. В подполье дома ее находился огромный погреб, в котором всегда стояли полчища банок с дарами природы и бутылок с «огненной водой».

К моему приходу с инспектором Романовна капитально приготовилась: стол трещал от яств. Прежде чем усадить подполковника Жихарина за стол, я сводил его на экскурсию в погреб. Спустившись в него, инспектор на минуту потерял дар речи. Взяв в руки литровую бутыль времен атамана Семенова, он обратил внимание на таинственную клинопись, сделанную рукою Романовны на самодельной бирке: «С. бр. св. 55. анг.»

— Самогон сорта «бронебойный», пятьдесят пять градусов, лучше всего воздействует на ангину, — перевел я.

Подполковник тяжело сглотнул слюну. Его глаза туманились, как у боксера, пребывающего в нокдауне.

— А у меня с утра что-то в горле першит, — задумчиво и с лукавой ухмылкой сказал он, неохотно помещая бутыль на прежнее место.

В тот вечер мы сумели перепробовать с ним лишь малую Долю «подпольного ассортимента», но и этого оказалось достаточно, чтобы мы свалились спать, даже не сняв одежд. Утром я обнаружил его тяжело храпящим на дне погреба в обнимку с бутылью. У него не хватило сил даже открыть ее. Мне стоило больших трудов поднять его наверх и уложить в кровать. Присланная за инспектором машина комдива уехала ни с чем: у подполковника была ангина…

Через неделю, выставив моей службе «отлично» с плюсом, он уехал в Хабаровск. Легенда о «винных погребах» белогорской Романовны быстро распространилась по штабу Дальневосточного военного округа. Вскоре в дивизию нагрянул целый десяток штабных инспекторов, среди которых был и уже до боли знакомый мне подполковник Жихарин. Комдив срочно вызвал меня к себе и с отеческим волнением сказал:

— Сынок, так велено распорядиться истории, что теперь судьба дивизии вручается тебе и твоей Романовне. Иди и готовься со старухой к приему очень дорогих гостей.

Дюжина инспекторов-полковников славненько оттянулась в тот вечер. Половина их, скошенная «бронебойным», глубоким сном чапаевских часовых уснула на многочисленных кроватях Романовны. Остальных мы с комдивом с великим трудом свезли в гостиницу.

На рассвете Романовна разбудила меня тревожным шепотом:

— Беда! Не хватает ботинка! И еще правых больше, чем левых!

Оказалось, денщик Романовна приводила в порядок обувь дорогих гостей и недосчиталась одного полковничьего ботинка. Я еще раз провел тщательную инвентаризацию инспекторской обуви и убедился, что хозяйка дома права. Была смутная догадка, что кто-то из увезенных в гостиницу инспекторов умудрился напялить два левых и два правых ботинка. Но одного для шести оставшихся явно не хватало. Эта пропажа могла перерасти в ЧП. А ведь мне была вручена судьба дивизии…

Голова Романовны в то роковое раннее утро была гораздо светлее моей. Пока я тяжело скрипящими мозгами выстраивал логические схемы, спаривая ботинки и пересчитывая их, старушка схватила фонарик и метнулась на улицу. Вскоре она влетела в дом с радостным воплем:

— Нашелся!

В руках она держала мокрый и грязный ботинок:

— Я фонариком в лужу посветила, а он затаился там, как подводная лодка! Видать, кто-то по дороге в туалет потерял…

Судьба дивизии была спасена…

С тех пор подполковник Жихарин в течение года почти каждую неделю стучался в мое окно и, сладко улыбаясь, приговаривал:

— А это я… Инспекция. Можно добавить?

Он потихоньку спивался.

Однажды в полигонной палатке на учениях мне стало страшно, когда я увидел, что лыка не вяжущий подполковник выковырнул из стакана со спиртом кем-то брошенные туда вместо пепельницы два окурка и тут же допил рыжую и вонючую жидкость…

ПЛЕМЯННИК БРЕЖНЕВА

Бывают особые инспектора-охотники местного масштаба.

Один из них чуть было не сломал судьбу доблестного отличника боевой и политической подготовки, моего сослуживца капитана Савчука. Его выручила какая-то безвестная дородная красавица, ничего не подозревавшая о своей чудодейственной силе…

Незадолго до весенней проверки командир отдельного батальона капитан Савчук написал рапорт с просьбой разрешить поступление в академию. Капитан был уже старожилом в дивизии, а его батальон обставлял по всем статьям другие подразделения. Впереди светило три года студенческой жизни в столице и новое назначение в человеческое место. Но капитан однажды сильно навредил сам себе — отказался отдать стройматериалы, предназначенные для оборудования караульного помещения, какой-то шишке из штаба армии на дачу.

И пошел террор: караульная служба — плохо, содержание техники — преступно, казарменный фонд — отвратительно. В ленинской комнате — бычки, офицеры пьют, забор покосился.

На итоговую проверку батальон Савчука выходил обреченным на полный разгром. Капитан находился в состоянии человека, ожидающего казни. Начало инспекторской проверки — отсутствие бирки с фамилией ответственного за огнетушитель — означало подрыв боеготовности и суровый приговор, не подлежащий обжалованию. Зам начальника штаба дивизии подполковник Востров, которого я сопровождал, успешно выполнял заданную программу.

— Не видать тебе академии, Савчук, как ежу собственной задницы! Спишь на должности, мыши Боевое знамя скоро сожрут! Тащи чемоданы с оперативными документами, если их еще китайцы не украли!

Мы зашли в комбатский кабинет. Грозный подполковник сел на рабочее место Савчука и закурил. В следующее мгновение он замер, как от удара инфаркта. Под стеклом лежал цветной снимок, вырванный из какого-то журнала. На Вострова смотрел Генеральный секретарь ЦК КПСС — Верховный главнокомандующий Вооруженными Силами СССР Леонид Ильич Брежнев. Рядом с ним — группа симпатичных девушек. Лицо одной их них было жирно обведено фломастером. И надпись — «Узнаешь?».