— Я постараюсь глянуть чутким оком. Кстати, когда ты жесть со мной воровал и коляску макетировал — ты тоже все просчитал?

— Самым тщательным образом. Я тебе об этом говорил, но ты плохо слушал.

— Ну, пока, — снова сказал Гусев.

— Да, чуть не забыл. Мы тут с Наташей посоветовались, и есть мнение: сыграть свадьбу в ноябрьские праздники. Ты как раз с ярмарки вернешься. На белом коне. С подарками для молодоженов…

29

— Что он так поздно? — спросила Наташа, когда Черепанов положил трубку. — Случилось что-нибудь?

— Просто человек думает. Чаще всего это случается по ночам… Скажи мне вот что. У тебя есть некоторый опыт воспитания. Принуждать детей силой — очень безнравственно?

— Не знаю… Но лучше все-таки постараться убедить.

— А если ребенок упрям. Или просто не может пока понять, не дорос. Что тогда? Ради его же блага мы должны заставить его делать то-то и то-то, поступать так, а не иначе… Нет?

— Пожалуй. Но это — крайний случай.

— И все же принуждение во благо в принципе может иметь место? А как поступать со взрослыми людьми, которые, как дети, не доросли до понимания того, что им на пользу, а что во вред?

— Это после разговора с Володей тебя такие мысли одолели?

— Они меня давно одолевают. И, кажется, я нашел ответ. Для себя. Правильный или неправильный — покажет время. — Он глянул на часы. — Ого! Второй час, а я тут с разговорами.

— Я хочу слушать. Вдруг ты меня тоже решил воспитывать принуждением?

— Вполне возможно… Для начала спрошу тебя: что руководит поступками людей? Вопрос из категории вечных, потому что ответить на него однозначно невозможно. И все же человек ищет ответа. Я тоже искал. Особенно после того, как потерся среди людей, в которых благородства, любви и прочего, как золота в лотке — на тонну грязи несколько крупинок. Я и сам… Иногда диву давался, что со мной происходит — так бы и свистнул себя промеж глаз: не паскудь!.. Набрался я сведений о роде человеческом, и сделалось мне тоскливо. Тут как раз с дядькой встретились, наша совместная жизнь началась. Выложил я перед ним душу… Спрашиваю: «Откуда столько дерьма в человеке, если он венец творения, гомо сапиенс?» Дядька отвечает: «С чего ты, дурачок, взял, что человек — уже сапиенс? Он еще на дальних подступах». — «Как так?» — «А вот так. Под черепом у него пока всего лишь тонкая кора головного мозга, способная ощущать любовь, испытывать угрызения совести, писать стихи, думать о смысле жизни, по эта кора, гордость эволюции, пребывает в состоянии хрупкого перемирия с лежащим под ней мозгом крокодила, до которого у эволюции руки не дошли. И тут — такие страсти! Кора, например, думает: ах, хорошо бы что-нибудь доброе сделать, а крокодил чавкает: хорошо бы кого-нибудь слопать. Может, для начала, эту самую гордость эволюции, чтобы не перечила…»

— Страшная картина, — поежилась Наташа. — Вот уж не думала, что Павел Петрович такой пессимист.

— Он, напротив, великий оптимист. Когда у нас этот разговор зашел, я спрашиваю: «Что ж теперь, руки вверх перед крокодилом?» Он смеется: «Это я нарочно так фигурально выразился, чтобы ты представил, сколько еще человеку себя теребить, чистить, воспитывать и переделывать… Не тому надо удивляться, что в человеке всякой дряни напихано, а тому, что он — наследник слепой физиологии, темных инстинктов — способен на самопожертвование, что ему знакомо чувство сострадания, справедливости. Восхищаться этим надо! И делать все, чтобы крокодил со временем сдох, вот тогда ты — венец природы, тогда ты — сапиенс!»

Убедительно он мне все изложил. Несколько дней я ловил себя на том, что вроде как подсматривал за собой: вот это у меня разум сработал, это — тоже разум, а вот тут — звериный оскал. Страшная картина, как ты говоришь… «А кто, спрашиваю, будет с этим зверем бороться, воспитывать и переделывать?» — «Тот, кто чувствует в себе силы. И такой человек обязан заниматься этим всю жизнь. Это его долг, предначертанный, если вдуматься, самой природой, давшей ему способность глубже заглянуть в себя и отделить хаос от истины». Может, не так вычурно он это сказал, но суть я излагаю точно. Я еще, помню, подумал: идеалист. Зеленый был, нашлепкам всяким верил, ярлыкам. Потом только понял — он действительно идеалист, в хорошем, а не в ругательном смысле…

Черепанов остановился. Он говорил быстро, желая высказаться сразу: ему нужно было сказать это Наташе, ему и Гусеву нужно было это сказать, но он остерегался, что не поймут, ведь уже не понимают, ищут подвох, второе дно, а выворачиваться наизнанку… Да и для себя еще не все ясно.

— Ты устала, да? Давай отложим, разговор долгий.

— Я не устала, Сережа, мне любопытно, только… Я пока не вижу связи.

— Я ее тоже не сразу увидел. Тут получилось некоторое смещение. Логика, которая возникает не сама по себе, а та логика, которая тебе нужна сегодня как рабочий инструмент. Я рассуждал так. Все нечеловеческое в человеке — от крокодила, или, проще говоря, продиктовано злом — и войны, и стремление к наживе, да все, в общем, на что смотреть противно, но! — это ведь только опереточный злодей сознает, что он воплощение зла, а обыкновенный человек — нет, не сознает. «Такова жизнь, — говорит он себе, — таков человек», и тащит к себе в нору что подороже или заставляет другого гнуть на себя горб. Человеку говорят: твое предназначение — это мысль, дух, творчество; говорят ему это люди, познавшие истину, а человеку не очень хочется их слушать, ему хочется побольше нахапать, послаще поесть, ублаготворить себя, потому что в этом — самоутверждение: ничем иным он себя утвердить не может, не знает как, не научен. Сиюминутное застилает человеку горизонт. Ему не понять, что любое количество благ никогда не сделает его счастливым, потому что плоть ненасытна. Где же выход? Он в том, что человека — хочет он того или не хочет — надо заставить принять истину. Заставить его быть добрее, терпимее, утверждать себя человеческим достоинством, а не тем, что ты богаче других, сильней, удачливей.

— Заставлять ты предлагаешь как — палкой?

— Не дури! Но принуждения не исключаю.

— Во благо. Понятно… Половина того, что ты сейчас сказал, — банально, половина похожа на утопию. Я понимаю так: ты — человек с развитой корой головного мозга, задавил в себе крокодила, и ты взял на себя миссию… — Наташа хотела улыбнуться, но не получилось. — Тебе не кажется, что в этом… Что-то от суперменства?

— Примерно на такую реакцию я и рассчитывал, — вздохнул Черепанов. — Ты говоришь банально. Банально — это то, что касается других, а то, что касается тебя, — это всегда впервые. Ты говоришь — миссия. Я называю это долгом. Ты говоришь — супермен. Это ты сказала, не подумав. Каждый из нас обязан отдавать людям то, что имеет. Я должен реализовать уверенность в своих силах. «Я — могу!» — ты знаешь, эта присказка, которую я повторял когда-то про себя, она и сегодня держит меня на плаву. Я умею добиваться цели… Все, что я сказал перед этим, — теория, рассуждения вообще, в масштабах человечества. На практике, в нашей с тобой жизни, скажу так: Володя талантливый человек, он должен реализовать свой талант, но часто обстоятельства сильней его или он слабей обстоятельств. Я должен ему помочь. На данном этапе — это всего лишь эпизод. Если шире, скажу по-другому: я чувствую себя вправе навязывать свою волю другим. Но только в той области, где я вижу дальше других, лучше других, что надо делать и что не надо.

— Сережа! А если… Вдруг ты видишь не так и не то?

— Это быстро обнаружится. Техника — не философия, тут на кривой кобыле не объедешь. Не так и не то — значит, я никуда не годен… Но ты не дослушала, сейчас я скажу нечто скандальное. Мне нужна власть. Я, человек технически малозначительный, обладаю способностью чувствовать и беречь тех, кто представляет собой народное достояние. Чувствую — я уже говорил об этом Володе — правду сегодняшнего дня. Я должен за нее бороться, но для этого мне нужна власть, и я буду ее иметь… Ты удивлена?