Кузнец ответил Сене, посмеиваясь:
— По всем видимостям повоюем еще, дядя Семен… Повоюем!.. Да…
А из кути, из дымного угла прилетел глубокомысленный голос Афони-пастуха:
— Н-да-а… Видать, оттого телега запела, что давно дегтю не ела… Так, что ли, Семен? Нужда это поет в тебе так звонко, а?
— А как тут не запоешь, Якуня-Ваня! — продолжал звенеть Сеня на самых высоких нотах. — Ведь у меня зерна-то осталось около да без малого!.. И работы никакой…
Дегтярник Панфил почесал пальцами свою густую серо-дымчатую бороду и прогудел с остановками:
— А ты забери чего нибудь из хозяйства… Отнеси Оводову… либо Гукову… либо Клешнину… Они дадут тебе, паря, всего… и зерна… и муки… и чего хочешь… Теперь все так делают.
Размахивая руками, Сеня яростно крикнул:
— А ежели мне уж нечего тащить, кроме рубахи, в которой всех нас мать родила! — Он рванул правой рукой левый рукав своей потрепанной шинельки: — Вот она… последняя одежонка… Понял?
— Ребятишек тащи в заклад! — крикнул из кути пастух.
В избе раздался негромкий взрыв хохота.
Сеня обвел удивленными глазами мужиков и, поняв, что им не хочется бередить свои раны, сел на лавку и заговорил уже тихо, с раздумьем:
— Нет, в самом деле, братаны… Шутки шутками… а ведь у меня скоро ребятишки начнут дохнуть с голоду… Истинный бог!..
Мужики сразу посуровели. Смотрели в пол. Курили. Тихо роняли слова:
— Не для тебя одного подходит такая пора…
— Всем тошно… окромя богачей…
— Все мы у них в долгу, как в шелку.
— А куда денешься-то, Семен?.. Куда?!
— Что мы можем сделать?
— Как что? — опять по-петушиному крикнул Сеня, вскакивая с лавки и перебивая фронтовиков. — Кончать надо войну, Якуня-Ваня!.. Вот что…
Этот выкрик Сени показался фронтовикам столь неожиданным, смелым и в то же время страшным, что все они сразу замолчали и потупились. Усиленно дымя трубками и завертками, все смущенно вертели и мяли в руках свои серенькие солдатские папахи. Боялись поднять голову. Боялись взглянуть друг другу в глаза. Уж очень необычен был разговор, который поднимал сегодня Сеня. До сих пор такие разговоры всячески обходились. Но сегодня Сеня столь определенно и ясно поставил вопрос о войне, что дальше уже нельзя было отмалчиваться. Это понимали все. И все-таки все молчали.
После долгого молчания тихо и несмело заговорил дегтярник Панфил:
— Как ее кончишь… войну-то? Когда ты, Семен, возворачивался с войны домой, поди, видал, сколько еще нашего брата осталось на фронте… А сколько в тылу… около фронта?.. Сколько людей ходят вот в этих самых серых шинельках? — Панфил передохнул, прежде чем продолжать нелегкую, с непривычки, речь: — А начальству что?.. Начальство знает свое… гонит нашего брата на фронт… Воюй!.. А которые в тылу, в городах… наживаются на войне… Этим тоже, поди, не хочется кончать войну-то… Вот ты и кумекай, Семен…
Вспотевший от натуги Панфил умолк. Стал обтирать рукавом шинельки капельки пота со своего бородатого и толстоносого лица.
Настороженно молчали фронтовики.
Молчал и Сеня.
Он сел обратно на лавку рядом с Панфилом.
Прерывая это молчание, коротко молвил кузнец:
— А я так думаю: тут дело не в нашем брате…
— А в ком же? — спросил Сеня, настораживаясь.
— В Распутине, — неожиданно для всех ответил кузнец. — Слыхали, поди, про старца Распутина?
— Слыхал, — сказал Сеня, удивленно глядя на кузнеца. — А ему на кой хрен война… ежели он старец?
И опять в кути, в дальнем углу, в густых облаках табачного дыма раздался Афонин басок с хрипотцой.
— Старец-то он старец… Может быть, это и правда… Ну, только солдаты в окопах сказывали, что ночевать-то он все-таки ходит к царице в спальню, мать честна! Н-да-а…
В избе опять раздался взрыв сдержанного смеха.
— Тише, — испуганно замахал руками Панфил, пытаясь остановить опасный разговор. — Тише! Что вы?.. С ума сдурели?
— А что! — задиристо перебил его Афоня. — Разве это неправда, мать честна? Истинная правда! Не один раз слыхал я от солдат на фронте, что царица наша с каким-то старцем путается… Да, да! Блудит, стерва!..
Афоню поддержал Маркел. Обращаясь к Панфилу, он стал втолковывать ему:
— Вот ты, Панфил, смекай: ежели царица немка и путается с этим самым Распутиным, значит, Распутин — сила!.. Понял?.. Значит, царица подзадоривает Распутина, а Распутин науськивает царя… дескать, воюй, батюшка-царь, до победного конца… пока всех твоих солдат немец перебьет!.. Понял?
— Все понятно, — согласился Панфил, но тут же добавил: — А только за такие слова… полдеревни могут в тюрьму отправить, ежели начальство про такие разговоры узнает…
Афоня сорвался с лавки.
Теперь и он раздраженно закричал, возмущаясь излишней осторожностью фронтовиков и желая показать, что ему сейчас море по колено:
— Ну и пусть узнают!.. Пусть!.. Мне терять нечего, мать честна… Вот он я… весь тут!
— А я… когда был на фронте… другое слыхал, — спокойно заговорил Яков Арбузов, пощипывая пальцами чернявую бороду. — Солдаты сказывали, что царица наша вместе с этим самым Распутиным да еще с каким-то министром мухлюют… Сказывали, будто они мешают посылать на фронт и солдат, и оружие. Помнишь, Афоня: антилерия-то наша неделю молчала — не хватало снарядов.
— Ну, как же, — оживленно отозвался из кути пастух. — Немец засыпал нас шрапнелью, а нам и крыть было нечем…
— А им зачем это? — несмело спросил молодой черноволосый фронтовик Андрейка Рябцов. — Ведь они же русские…
— Кто? Царица-то? — усмехнулся Сеня. — Нет, браток, царица наша немка! Для своих и старается…
— А старец этот… и министр?
— А эти продались немцу. Понял?
— Понятно, — хмуро проговорил Андрейка, вертя в руках папаху. — Видать, сволочи все они…
Окончательно осмелевший Афоня вновь сорвался с лавки и, топчась на месте, прихрамывая на правую ногу, повертывался то в одну сторону, то в другую и взволнованно говорил:
— А я так располагаю, братаны: рано ли, поздно ли, а придется нам раскачиваться! Вот помяните мое слово: придется!
— Кому это — нам? — насмешливо спросил его кузнец.
— Кому?.. Вестимо, нам, мужикам…
— А против кого раскачиваться-то? — подзадоривал кузнец пастуха.
Разошедшийся Афоня шумел:
— Против войны!.. А может быть, и против самого царя!.. Да, да, мать честна!.. А что ты думаешь?.. Нужда до всего может довести…
— Правильно! — вдруг и одновременно заговорили все фронтовики. — Верно, Афоня!..
— Генералы да богатеи… и всякие там старцы… могут до всего народ довести!..
— И доведут!..
— Так качнем, что небу будет жарко, Якуня-Ваня!
— Нашего брата только расшевели…
— Правильно!
Упрямый и всегда осторожный Панфил пережидал галдеж и, стараясь заглянуть в будущее, думал.
А когда крики мужиков затихли, он заговорил:
— Раскачаться, конечно, нетрудно, братаны. Я не против того… Ну, только… чего мы сможем сделать… здесь… в глухом урмане… одни? Ведь это же политика!.. А чего мы понимаем в политике?.. Чего?
— А на фронте кто?! — выкрикивал Афоня. — Там не такие же мужики, как мы?
— А рабочих мало на фронте, Якуня-Ваня?! — яростно поддерживал пастуха Сеня Семиколенный. — Про большевиков-то слыхали аль не слыхали?
Панфил свое гудел:
— То большевики, а то мы… Взять хотя бы и солдат… которые в армии… на фронте… Ведь они такие же мужики, как мы… Темень!.. А тут политика…
Опять вмешался кузнец:
— А промеж солдат нет рабочих?.. Нет большевиков?.. Большевики-то самые политики и есть… По-моему, большевики везде есть: и на фронте и в тылу… в городах… Только мы не видали их… Я слыхал, что большевики тайно действуют. — Кузнец немного помолчал и закончил свою речь: — Я так думаю, ребята: хотя мы и далеко живем… в урмане… а придет такое время… доберутся рабочие и до наших краев… дойдут!.. И этих самых большевиков мы увидим… Откроются они и нам… Н-да… Ждать надо!.. Ждать…
Сеня раздраженно прервал Маркела.