— Герой наш, — указал на меня Перегудов с насмешливой улыбкой. — Рыцарь справедливости. Обратите внимание, Дмитрий Вагранович, на следы кровопролитных схваток на его прекрасном одухотворенном лице. Трудненько ему пришлось в командировке. Не жалел живота своего.

Битюгов любезно покивал, но руки мне никто из них не подал. Тогда я сам схватил руку Владлена Осиповича и долго, радостно ее тряс.

— Что ж, Виктор Андреевич, по вашей просьбе я полночи читал мемуары Прохорова. Любопытно, весьма. И Дмитрий Вагранович с ними уже ознакомился. У него такое же мнение. Весьма любопытно. Дельно.

Прохоровская папка лежала на столе поверх материалов, подготовленных в архив. Я слушал с вниманием. Перегудов был спокоен и слегка (кажется) чем–то опечален. Возможно, тем, что расчеты Прохорова «весьма любопытны».

— Что же из этого вытекает, друг мой, Виктор Андреевич? Давайте разберемся. Давайте вместе разберемся, но, прошу вас, без эмоций и фанаберии. Во–первых, вопрос следует разделить. Я имею в виду прохоровские записи. Одно — прибор, другое — предлагаемая им новая тема. С прибором, думаю, все ясно. Что? — он остро взглянул на шкаф для бумаг, словно лишь оттуда и мог ждать возражения. — Узел нам Никорук доведет, детали мы обсудим, короче ясно и решено. Теперь — второе. Дмитрий Васильевич Прохоров предлагает очень перспективную тему по смежной области. Но предлагает, разумеется, не в качестве подарка, а с некоторыми условиями. Условий не так много, вот они. Он возвращается в Москву, получает здесь квартиру — заметьте, двухкомнатную на одного, детали у него точно взвешены, — кроме квартиры получает лабораторию с новейшим оборудованием, половину которого надо покупать за валюту, ну и совсем мелочь — штат сотрудников из тридцати человек. Недурно, да, Виктор? Возвращение блудного сына на современный манер. Да?

— Смотря какая тема, — вставил я. — Если тема соответствует, то почему бы и не рискнуть. Вы же любите расширять горизонты.

Перегудов засмеялся, а Битюгов осторожно покашлял в кулачок.

— Тема, голубчик мой, такая, как и большинство гипотетических тем. Лет через пять она может дать превосходные результаты, а может лопнуть как мыльный пузырь…

— Не совсем такая… — елейным голосом заметил Битюгов.

— Не в этом суть, — отмахнулся Владлен Осипович. — А суть в том, что с товарищем Прохоровым я уже, как вам известно, имел честь работать и уже имел честь с ним расстаться. Вроде бы навсегда.

— Ну и что?

— А то, Виктор Андреевич, что довольно нелепо выглядит человек, бросивший свою жену, а через много лет снова на ней женившийся, но уже по расчету. Вы не находите?

— В зависимости от обстоятельств…

— Какой вы дипломат, однако. Я и не знал. Обстоятельства таковы: я не верю этому человеку, и если я не верю человеку, то не поверю в результаты его работы.

— Но…

— Вдобавок у меня нет времени на красивые ошибки. Не могу их себе позволить. — Лицо его сделалось мечтательным. — Но не могу, к сожалению, позволить себе поставить крест на возможно — возможно! — блестящем открытии. Такова ситуация. Какой выход? Можно, конечно, обратиться к помощи специалистов, создать соответствующую комиссию и прочее такое… Можно, но не нужно.

— Почему?

— Комиссия любого уровня состоит из таких же людей, как мы с вами. Более того, она будет состоять из людей ни в коей мере не заинтересованных брать на себя ответственность. И поэтому через определенный промежуток времени, связанный с определенными финансовыми затратами, мы услышим неопределенные выводы, где на каждый аргумент «за» будет приведен веский контраргумент. Пожалуй, больше всего в жизни я мучился от поразительной способности людей, причастных к науке, уходить от прямого ответа.

— Вам очень жалко потерять свою голову? — спросил я с чисто житейским любопытством.

— Да, представьте себе. Инстинкт самосохранения штука поразительно упорная. Но еще больше, чем свою голову, мне жалко тысяч государственных денег, а также нервы, труд и время специалистов, которые будут долгие годы заниматься разработкой мыльного пузыря.

Удивительно было не то, что говорил Перегудов, а удивительно было, что я заранее предугадывал каждое его слово. Я знал этого человека наизусть. И если встречал позабытую деталь, то приходил в нездоровое возбуждение. Сейчас меня поразило желание Владлена Осиповича вернуть Прохорова в институт. После его шифрованных пассажей я в этом не мог сомневаться.

— Вы хотите предложить Дмитрию Васильевичу ставку старшего научного сотрудника? — спросил я.

— Младшего, — поправил Перегудов и добавил с бесшабашным озорством: — Предлагаю пари — он согласится.

— Да, согласится, — кивнул я. — У него же нет выбора.

Битюгов вздохнул с облегчением и завозился в кресле. Как порой невесело в этом мире, где такой избыток хороших и доброжелательных людей… Перегудов взглянул на часы. У него много дел, и он любит порядок. Что только заставило его пойти вчера в закуток Марии Алексеевны? Впрочем, это было в нерабочее время.

Битюгов уже вставал, а я крепче вдавился в свой стул, на мгновение прислушался к утренней боли, которая затаилась в области поджелудочной железы.

— Мне со вторым вопросом все ясно, Владлен Осипович, — сказал я. — А с первым неясно. С Прохоровым ясно, а с прибором — нет.

Через кабинет, невидимая, пролетела шаровая молния, и явственно запахло расщепленным кислородом. Один Битюгов ничего не почувствовал и продолжал скованно улыбаться. Владлен Осипович хищно вздрогнул ноздрями и вскинул голову, подбородком нацелившись мне в переносицу. В его горле клокотнуло, но вместо рычания оттуда выкатилась обыкновенная круглая фраза:

— Что именно вам неясно, Виктор Андреевич?

Заговорил я красиво, протокольно:

— Будучи в командировке, я установил факт выпуска предприятием бракованного узла. Установил путем индивидуального опроса причастных к делу лиц. Мне также известно, что бракованный узел выдвинут на премию за научную разработку темы, и остались лишь формальности для ее утверждения и получения. Я вижу во всем этом грубейшие нарушения этических, моральных и прочих норм нашего общества, а также нахожу данный материал подходящим для публикации в соответствующем разделе журнала «Крокодил».

— Все? — спросил Перегудов таким тоном, точно его гортань оказалась заключенной в консервную банку.

— Пожалуй, да.

— Жаждете крови, Семенов? А не боитесь, что ваша прольется тоже?

— Я не хочу быть пешкой, как Прохоров. Не хочу быть пешкой, как Шутов, Иванов, Давыдюк и еще множество других. Не хочу, чтобы люди были пешками в производственном процессе. Это так просто понять. Неужели нет, Владлен Осипович?

Комната стала тесна Перегудову. Нервическими движениями он отмахивал невидимых мух от своих щек.

— Вам предпочтительней иметь вместо пешек — обвиняемых? Не хотелось бы мне оказаться на скамье подсудимых, где вы будете прокурором. К счастью, до этого не дойдет, уверяю вас.

Я видел перед собой не гнев, не раздражение, а замороженную брезгливость. Битюгов инстинктивно встал и отодвинул себя к окну, чтобы нам было просторней разговаривать. Но мы–то уже не разговаривали, а лаялись, повизгивали.

— Я не судья, а сотрудник, старающийся честно выполнить оперативное задание института. И вы не король, а тоже сотрудник этого института.

— Который по ошибке доверил вам ответственное поручение.

— Который думает, что может отделить человеческое от производственного.

— Кто дал вам право?! Кто дал вам право вставлять палки в колеса… разработчикам, каждого из которых вы ногтя не стоите, вы…

— Право голоса мне дала Конституция.

Перегудов отмахнул от себя всех мух, которых не было в кабинете, и начал давить несуществующих мошек на стекле письменного стола. Передавив с десяток, он устало поинтересовался:

— Что вы намерены предпринять?

— Сегодня составлю докладную, а завтра пойду с ней к директору. Потом выше, если окажется, что он разделяет вашу точку зрения.