— Вот мои папа и мама, — мальчик в растерянности повел плечами. Неподалеку загорала молодая семейная пара; когда я пришел, их тут не было. Мужчина приветливо помахал мне рукой, крикнул:
— Простите нашего оболтуса.
Мальчуган поддернул плавки. Я катнул ему мяч.
Он ступил на него пяткой и не уходил.
— Дяденька, а что это у вас за шрам?
— Это, любознательный юноша, след сабельного удара.
— Не считайте меня придурком, — мальчик презрительно скривился. — Я сначала подумал, это аппендицит, но тогда бы было справа. А у вас — слева.
— Шурик! — окликнул мальчугана отец. — Иди сюда немедленно!
Шурик даже бровью не повел.
— Мне тоже хотели делать какую–то операцию, — продолжал он стройно развивать свою мысль. — Но я наотрез отказался. Каждое лишнее вмешательство в организм опасно. А хирургам, им только и давай резать. Знаете почему?
— Почему?
— Им сдельно платят с операций. Чем больше операций, тем они богаче живут. И вас они, наверное, обманули. Можно было лечиться таблетками, а они разрезали.
— Я им поддался, — с горьким сожалением подтвердил я. — На их уговоры и лживые обещания клюнул.
— Чего же они обещали? — заинтересовался мальчик не на шутку.
— Здоровье, видишь ли.
— Ну и как?
— Обманули. Подло обманули.
Мальчик, выражая искреннее сочувствие, присел рядышком на песок, открыл было рот, но возникший за спиной отец положил ему руку на плечо.
— Ты что, не слышал, тебя зовут? — спросил, дружески мне улыбаясь. Видный мужчина, лет тридцати трех, со скульптурным телом и нежной белесой бородкой.
— Не ругайте его, — попросил я. — У вас очень умный мальчик. Он мне на многое открыл глаза.
— Трепать языком он мастер, — согласился мужчина, — только дай волю, заговорит любого до родимчика.
Шурик обиженно вскинул голову:
— Папа!
— Что — папа? Тебя зовут, а ты как глухой. Неприлично приставать к незнакомому человеку. Извинись и пойдем… Вы откуда приехали, товарищ, не из Москвы случайно?
— Из Москвы.
— Земляки! — воскликнул мужчина с внезапным воодушевлением. — Слышь, Зина (жене), тут из Москвы товарищ!
Зина восторженно захлопала в ладоши. Эмоциональная какая семейка.
— Здесь, пожалуй, полпляжа москвичей, — холодновато урезонил я земляка. Я не искал знакомств. Он не обратил внимания на мою холодность, представился: — Юрий Кирсанов.
Через пять минут я как–то ненавязчиво был перемещен ближе к пледу и обласкан вниманием Зины Кирсановой, женщины, про которую в тридцать лет можно было точно сказать, какой она будет в восемьдесят — такой же добродушной, румяной пышкой; а еще через десять минут мы с азартом резались вчетвером в подкидного дурака. Попутно Юрий с увлечением рассказывал про свою жизнь.
Я верил каждому его слову, верил, что он настоящий толковый работник и у него масса рацпредложений, и понимал: клокочет он несколько легкомысленно оттого, что не привык отдыхать, не умеет отдыхать, бездельничать не умеет, как не умеют отдыхать многие истинные работники, мастера и первопроходцы. Не научились, времени не было. Пустопорожнее затянувшееся лежание на брюхе трепало нервы начальнику смены Юре Кирсанову, и он рад был любой разрядке.
Я не понимал только, почему я должен перекидываться с ним в подкидного дурака. Тем не менее мы в паре с Шуриком легко выиграли четыре партии подряд, отчего доблестный пионер впал в триумфальный шок.
Расстались мы добрыми друзьями, на той стадии, когда еще не меняются адресами, но догадываются, что непременно придется.
В девятом часу я спустился ужинать в ресторан.
До этого валялся в номере, читал газеты и изредка блудливо поглядывал на белый чешский телефон. Но все–таки удержался, не заказал Москву. А если удержался в первый вечер, то удержусь и дальше.
Я уже не избегал разговора с Натальей, не боялся, что левая рука онемеет.
«Ну-с, — обратился я к ней, изучая меню, — что мы выберем такое вкусненькое и не слишком дорогое? Что ты предпочитаешь: минтая, рыбу или мясо? Вот, смотри — филе под грибным соусом, и всего–то стоит рубль шестьдесят. Ах, Наташа, — форель! Смотри, форель по–осетински. Любопытно. Значит, где–то неподалеку водится форель. Не думаешь же ты, что ее привозят из Осетии. Это слишком накладно, милая. А пить что ты будешь? Сухое грузинское — полбутыли, а? Купим бутылку и располовиним. Вот, пожалуйста, саперави. Укрепляет сосуды, любовь моя… Я бы еще попробовал вон того останкинского пива в маленьких пузырьках, но боюсь, получится ерш. Ты так не думаешь, нет? Скажу тебе прямо, Натали, твоя склонность к противоречиям меня порой бесит. Ты ведь даже когда соглашаешься, с этой своей фальшивой угодливостью, то по глазам видно, что несогласна и готова все сделать наоборот. Разве не так? Хорош бы я был, если бы ты все делала по–своему. Да пожалуйста, делай. Но предупреждай! Существуют санитарные нормы поведения, любовь моя, ты должна о них знать, у тебя же диплом врача. Пусть липовый, но диплом».
— Две бутылки пива, — сказал я подошедшему официанту, — салат из помидоров и лангет. Будьте добры!
— Салата нет и лангета нет, — ответил официант, расплываясь в лунатической улыбке.
— На нет и суда нет. Тогда вот порцию форели.
— Форели давно нет. Это так она обозначена, неизвестно зачем.
Повеяло столичным обхождением, я внимательнее всмотрелся в официанта. Нет, этот добродушный толстячок не станет нервничать и обвинять меня в неуважении к его труду. Нипочем не станет. Доброе лунатическое лицо с легкой дымкой сожаления о бездумно прожитых годах.
— А что есть, посоветуйте.
— Всего много. Возьмите биточки. Или еще лучше — куриную котлету. Фирменная… Можно на заказ сделать рагу из куриных почек…
— Рагу не надо. Биточки, пиво. И кофе.
К девяти часам, когда я по–прежнему сидел за чистой скатертью, ресторан заполнился до отказа, зашумел, задымил. Ко мне за столик подсели две барышни–пенсионерки, в меню не заглянули, а сразу интимно зашушукались о ценах на абрикосы и таком прочем.
На эстрадное возвышение, откашливаясь и поплевывая в саксофон, выползло музыкальное трио. Через некоторое время к ним прибавился пианист — человек во фраке, и тут же грянуло в уши бравурное вступление. Стало веселей ждать.
От скуки у меня зачесался бок, но я не хотел смущать бабушек нетактичным движением, наоборот, обратился к ним с вежливым вопросом:
— Скажите, вы местные?
— Да.
— А вот в вашем ресторане не бывало случая, чтобы официант принял заказ, а потом пропал без вести, как на фронте?
Бабушки ласково поглядели на меня, потом друг на друга. Одна сказала:
— Не волнуйтесь. Михаил Алексеевич — самый лучший тутошний официант. Обходительный, не пьяница. А что его долго нет, так у нас все медленно двигается. На отдыхе люди, и от жары разморенные.
Несколько пар танцевало между столиками, и среди них Петя Шутов с красивой высокой девицей.
В моем списке он числится под порядковым номером два. Книголюб. Я его заметил минут тридцать назад, когда он только вошел, и понял, что рабочий день сегодня затянется, потому, собственно, и спешил поужинать и выпить глоточек. Я был голоден, а какая работа на пустой желудок. Когда Шутов входил, я как раз беседовал с расторопным Михаилом Алексеевичем.
С Петей Шутовым пировали двое его друзей, один из них мне очень не нравился, потому что безотрывно пялился на наш стол и мог напугать бабушек своей квадратной физией и чернильным синяком во всю щеку.
Рождает же господь хари для устрашения рода людского, прямо срывайся с места и беги за милицией. Хотя очень часто, я знаю, за такой вот корявой бандитской мордой прячется кроткая голубиная душа, поэтическая, как хризантема.
— Михаил Алексеевич, — обратился я к официанту, подавшему на стол вазочку с хлебом, — нельзя ли чуть–чуть поторопиться?
Официант от удивления икнул и с видимым усилием согнал с лица улыбку блаженства.
— А вам что же, спешно?
— Очень. Боюсь не успеть.