— Нет, Данила. Был бы ты хлеборобом, все стали бы на твою защиту. Ты занялся торгашеством. Помогать тебе — самим мараться. Вернись к земле, тогда всякий напорется сперва на нас, Ковалевых. Данила обвел отчаянным взглядом братьев. Они отводили глаза, не в силах видеть его распухшее обезображенное лицо. Багровые кровоподтеки почернели, глаза Данилы едва глядели из-под вздутых век.

— И Ворошило, — сказал он, — и китайские купцы, и хунхузы, и все грабители на свете тоже хотят, чтобы я вернулся к земле. Там я — овца, никому не опасен и стричь меня может каждый. Зато меня боятся как торговца. Торговец Ковалев потряс их паучьи сети, вырвал гиляков из долговой паутины. Ладно, пусть еще не вырвал, но показал, как вырваться и больше не попадаться. Именно этого боятся пауки. Торговать по-честному не хотят. Отец выглядел озадаченным. Братья тоже были сбиты с толку, такой торговли они понять не могли. Данила поднялся, чувствуя себя еще больше избитым. Во рту было горько от бессилия.

— Поможете или нет? — слросил он. Все молчали, смотрели в пол. Данила взялся за дверную ручку, когда сзади раздался глухой голос:

— Постой, я пойду. Данила обернулся, его брови против желания полезли вверх. Это был Илья, который круче всех лаял его за торгашество.

— Батя, — Илья повернулся к отцу, — я подмогну. Прав или не прав, Бог рассудит. Все-таки наша овца, хоть и паршивая. Отец молча глядел в пол. Данила глухо сказал:

— Спасибо, батя, — и вдвоем с братом вышли на улицу. Они зашли в дом Ильи с заднего хода. В новой, еще полупустой пристройке на стенах висели конская сбруя, три литовки, на свежевыструганных полках хранился столярный и плотничий инструмент. В дальнем углу стоял запертый сундук. Илья пошарил ладонью под стрехой, сметая пыль, выудил ключ. В сундуке лежало старинное ружье. Такое огромное, что, положи на колеса, сошло бы за полевую пушку. Поверх ружья белела жалкая полотняная сумочка, полупустая. Еще одна сумка лежала под ружьем пустая. На дне сундука тускло блестело с десяток медных гильз. Илья вытащил ружье, голос был смущенным:

— Патронов нету. Ванюшка выстрелял в первые дни.

— Зачем тогда прятать ружье? — спросил Данила. — С патронами уладим или оно стреляет пушечными ядрами? Порох у меня есть, свинца хватит, можно зарядить картечью. …Когда прибыли на склад, Илья присвистнул уважительно. Данила горяч на работу, все знали, но часто бросал на полпути, не хватало терпения. Но этот амбар сделал добротно, куда уж добротнее! Илья осмотрел по-хозяйски, тут же взялся укреплять двери, запоры.

— Хороший сарай отгрохал, — сказал он одобрительно. — И быстро. Я все не привыкну, что лесу тут полно, немерено. Берегу каждую щепочку. Он проработал остаток дня. Утром Данила проснулся от стука топора по дереву. Илья обтесывал очередное бревно, а местность вокруг склада была голой, даже кустарник исчез. В трех местах полыхали жаркие костры из свеженарубленных веток, волны дыма ползли к реке.

— Чтоб никакая гадюка не подкралась, — пояснил Илья деловито. — Завтра еще Рябка приведу. Дурень гавкает на любую белку, спать не дает, но приучим.

Два дня таскали тяжелые камни, строили заборчики от пуль. На этом настоял Илья, и Данила, чертыхаясь и обливаясь потом, носил валуны, строил укрепление. Илья вблизи склада вырыл глубокую яму. Колодец не колодец, но вода поднимается. В случае осады без воды не останутся. Данила работал без охоты, лишь подчиняясь старшему брату. Илья слишком нетороплив, по-крестьянски осторожен. С людьми типа Ворошилы или Гена надо по-другому. Они сами другие. Не только Ген Дашен, даже Ворошило живет по другим законам, чем в Сибири, а тем более законам глубинки России, где тыщи лет мало что менялось. Но как против них действовать, еще непонятно. Даже Илья не помощник. Он хорош, надежен, но для нового больше подходит его сынишка Ванюшка. Ворошило сцепился за торговую власть с Ген Дашеном. Тот пока сильнее, но пока. Пришли русские. Правда, русские жили тут издавна, но те не в счет, привыкли. Настоящая волна переселенцев пришла только теперь, после реформы. Прежние жили мелкими группками, а то и в одиночку, в местные дела не вмешивались, и так рады, что сбежали от рекрутчины, поборов, помещиков, даже общины, где засилье стариков ничуть не меньше помещичьего. Когда стали переселяться целыми селами, пришли и новые порядки. В чем-то лучше, в чем-то хуже, но другие. И все же в чем-то лучше, хмуро думал Данила. Даже Ворошило, этот звероподобный паук, обращается с гиляками как с людьми. Он и в России явно мошенничал, если не занимался казнокрадством, а гиляков обдирает так, как обдирал русских или украинцев. Но он не грабит, как Ген Дашен, стремится разбогатеть как можно быстрее. Победит Ворошило. Ген Дашен понимает и лютует напоследок, дерет с гольдов последние шкуры. Где в этой схватке оказался он, Данила Ковалев? Посредине, как сказал Битый, вроде бурундука меж двух разъяренных медведей. И достанется с обеих сторон. Случай с молодой гилячкой вызвал симпатии у гиляков, надежды на заступничество. Это раздражает Гена Дашена и Ворошило. Едва начал торговлю, как гиляки на собачьих упряжках, на легких лодках разнесли о нем весть по дальним углам тайги. Повалили ^толпами, размели все в складе! На день с опозданием прибыли баркасы с товарами от Васильева. Данила проверил, все сошлось. Городской купец торговал честно, даже не подменил сортом хуже. Неизвестно, какими лутями гиляки узнали, что новый купец уже с товаром, но на следующий день начали прибывать охотники. Огромный амбар начал заполняться связками соболей, чернобурок. Товары, присланные Васильевым, занимали едва угол, таяли медленно, зато гора шкурок быстро росла. За простой нож — три соболиных шкурки, а кремневое ружьишко — сто пятьдесят шкурок! Виданное ли дело? Особым спросом пользовались железные топоры и котелки, без них в тайге не прожить, а цена на них определялась просто: сколько соболиных шкурок поместится в котле, такая ему и цена. Хоть большому, хоть малому. Стоимость топора узнавали также надежно: брали мордами три-четыре шкурки, совали в обух. Сколько пролезет, столько и стоит. Цена, по мнению Ильи, грабительская: шесть иголок за добротную шкурку соболя! Иголок Васильев прислал огромный ящик, пуда на четыре. Еще мешок бус, которые шли по связке за шкурку. Как ни много прислал товару Васильев, растаяло за неделю. Гиляки же ехали и ехали, везли шкурки. Данила охрип, объясняя, показывая на пустой склад, что, кроме шкурок, не осталось ни иголки, ни бусинки, но гиляки кивали, лопотали по-своему, оставляли связки шкурок, отбывали. Данила записывал, сбивался со счету. Илья удивленно крутил головой, но не вмешивался. Данила не выдержал:

— Илья, мне надо в город. Стыдно перед гиляками. Они мне навезли в долг, даже не уговорились о цене, про отдачу. Не могу я таких овец обманывать, Бог не простит. Отвезу часть шкурок Васильеву, наберу товаров в долг. Пусть пришлет работников, заберет эти шкурки. Илья промычал нечленораздельно, глаза сощурились:

— Гиляки тебе верят. Зря, конечно. Если сгинешь, кто отдаст?

— Ты, — ответил Данила сердито, — но я не сгину. Данила оседлал Буяна, подвязал две сумки с образцами шкурок. Илья стоял на пороге амбара, его широченные плечи занимали весь проем. В руках у него было его удивительное ружье, в дуле которого вполне мог спать Рябко.

— За склад не боись, — сказал старший брат. — Буду ночевать тут. Рябко освоился, вражину зачует заранее.

Данила тронул поводья, Буян пустился осторожной рысью вдоль берега. Город показался, когда солнце уже зажгло в небе облака. Еще через час копыта Буяна застучали по бревенчатой мостовой. Радостные лучи заглядывали в окна, блестели в лужах, оставшихся после ночного дождя. Постоялый двор жил своей неспешной жизнью. Данила передал поводья работнику, поднялся на веранду. Прибежал половой, поставил перед Данилой неизменное мясо с кашей. Данила ел, посматривал на улицу. Проезжали подводы с сеном, телеги, нагруженные дровами, прогнали стадо коров на бойню. Прокатила легкая коляска, но не княжеская, попроще, запряженная парой неказистых лошадей. Когда наконец Данила увидел ее коляску, его будто взрывом сбросило вниз. Ворвавшись в конюшню, он быстро оседлал Буяна, дрожащими руками распутал узел, взлетел в седло. Буян тут же сорвался с места. Данила догнал коляску, пустил коня рядом. Наталья сидела одна, ее лицо разрумянилось, глаза счастливо блестели. Увидев Данилу, она удивленно откинулась, брови приподнялись вверх. Данила приподнял шляпу, улыбнулся во весь рот. Наталья фыркнула, попробовала глядеть прямо перед собой, не замечая всадника, потом все же спросила: