Ты ангел и дитя, ты первая страница,

Ты катишь колесо прибоя пред собой

Волну вослед волне, и гонишь, как прибой,

За часом новый час - часы, как часовщица.

И все, что бодрствует, и все, что спит и снится,

Слетается на пир зелено-голубой.

А я клянусь тебе, что княжил над судьбой,

И хоть поэтому ты не могла не сбыться.

Я под твоей рукой, а под рукой моей

Земля семи цветов и синь семи морей,

И суток лишний час, и лучший месяц года,

И лучшая пора бессонниц и забот

Спугнет тебя иль нет в час твоего прихода

Касатки головокружительный полет.

И это снилось мне, и это снится мне,

И это мне еще когда-нибудь приснится,

И повторится все, и все довоплотится,

И вам приснится все, что видел я во сне.

Там, в стороне от нас, от мира в стороне

Волна идет послед волне о берег биться,

А на волне звезда, и человек, и птица,

И явь, и сны, и смерть - волна вослед волне.

Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,

 Жизнь - чудо из чудес, и на колени чуду

Один, как сирота, я сам себя кладу,

Один, среди зеркал - в ограде отражений

Морей и городов, лучащихся в чаду.

И мать в слезах берет ребенка на колени.

Зрачок слепца мутней воды стоячей,

Он пылью и листвой запорошен,

На роговице, грубой и незрячей,

Вращающийся диск отображен.

Кончался день, багровый и горячий,

И солнце покидало небосклон.

По городу, на каждом перекрестке,

На всех углах шушукались подростки.

Шумел бульвар, и толкотня росла,

Как в час прибоя волны океана,

Но в этом шуме музыка была

Далекий перелет аэроплана.

Тогда часы, лишенные стекла,

Слепец, очнувшись, вынул из кармана,

Вздохнул, ощупал стрелки, прямо в гул

Направил палку и вперед шагнул.

Любой пригорок для слепца примета.

Он шел сквозь шу-шу-шу и бу-бу-бу

И чувствовал прикосновенья света,

Как музыканты чувствуют судьбу,

Случайный облик, тремоло предмета

Среди морщинок на покатом лбу.

К его подошвам листья прилипали,

И все ему дорогу уступали.

Ты помнишь руки терпеливых швей?

Их пальцы быстрые и целлулоид

Ногтей? Ужель подобия клещей

Мерцающая кожа не прикроет?

В тугих тисках для небольших вещей

Иголка надломившаяся ноет,

Играют ногти, движутся тиски,

Мелькают равномерные стежки.

Коробка повернется костяная,

Запястье хрустнет... Но не такова

Рука слепца, она совсем живая,

Смотри, она колеблется едва,

Как водоросль, вполсвета ощущая

Волокна волн мельчайших. Так жива,

Что через палку свет передается.

Слепец шагал прямей канатоходца.

А был бы зрячим - чудаком сочли

За белую крахмальную рубашку,

За трость в руке и лацканы в пыли,

За высоко надетую фуражку,

За то, что, глядя на небо, с земли

Не поднял он рублевую бумажку,

Пусть он на ощупь одевался, пусть

Завязывал свой галстук наизусть.

Не путаясь в громоздкой партитуре,

Он расчленял на множество ключей

Зыбучий свист автомобильных фурий

И шарканье актеров без речей.

Он шел как пальцы по клавиатуре

И мог бы, не толкая скрипачей,

Коснуться пышной шушеры балета

Крахмальных фей и серпантина света.

Так не пугай ребенка темнотой:

На свете нет опасней наказанья.

Он в темноте заплачет, как слепой,

И подберет подарок осязанья

Уменье глаз надавливать рукой

До ощущенья полного сиянья.

Слепцы всегда боялись глухоты,

Как в детстве мы боимся темноты.

Он миновал гвоздикой населенный

Цветочный домик посреди Страстной

И на вертушке в будке телефонной

Нащупал буквы азбуки стальной.

Слепец стоял за дверью застекленной.

Молчала площадь за его спиной,

А в ухо пела нежная мембрана

Немного глухо и немного странно.

Весь голос был почти что на виду,

Почти что рядом - на краю вселенной.

- Да, это я, - сказал слепец. - Иду.

Дверь отворил, и гул многоколенный

На голоса - на тубу, на дуду,

На сотни флейт - распался постепенно.

Слепой лицом почувствовал: само

В руках прохожих тает эскимо.

Он тронул ребра душного трамвая,

Вошел и дверь задвинул за собой,

И сразу, остановки называя,

Трамвай скользнул по гладкой мостовой.

С передней встали, место уступая.

Обиженный обычной добротой,

Слепец, садясь, едва сказал "спасибо",

Окаменел и рот открыл, как рыба.

Аквариум с кисельною водой,

Жилище рыб и спящего тритона,

Качающийся ящик тепловой,

Колокола и стены таксофона,

И желтый свет за дверью слюдяной

Грохочущий аквариум вагона.

И в этой тесноте и суете

Был каждый звук понятен слепоте.

                              Врач: Я две ночи нес наблюдение вместе с вами, но не вижу ни малейшего подтверждения вашему рассказу. Когда она бродила последний раз?

                              Придворная дама: С тех пор, как его величество выступил в поход, я видела не однажды, как она вставала, накидывала на себя ночной халат...

                              . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                              ... Смотрите, вот она идет!

                                                                                                                  Шекспир. "Макбет"

Снимал я комнату когда-то

В холодном доме на Двадцатой

Версте,* а за моей стеной

Нескромно со своей женой

Питомец жил консерваторский,

Пел как Шаляпин и Касторский,

Но громче и, как Рейзен, в нос.