Обычно на этих концертах мне аккомпанировал Веня Смехов. Нужно было задать ритм, и он играл что-нибудь простенькое… Однажды слышу: звучит что-то для меня очень непривычное… Я еще подумал: ну, Веня, дает! А когда выскочил за кулисы, вижу: Володя сидит за пианино, хитро улыбается и смотрит на меня…
Уже через год я не только работал пантомиму, но и стал играть небольшие драматические роли. В спектакле «Жизнь Галилея» вначале у меня была всего одна фраза. Из глубины сцены я появлялся в облачении патера Клауса и, протянув длань в сторону Галилея — Высоцкого, изрекал: «Он прав!». И еще одна бессловесная роль — стукача в доме Галилея. И однажды на репетиции я попытался «озвучить» дверь, из-за которой я подглядывал за Галилеем. От неожиданности Володя на сцене и Юрий Петрович в зале рассмеялись… И с этого времени все двери в этом спектакле имели свой голос и свой характер. А в награду за инициативу я получил еще одну роль в финале пьесы.
И вот вечером мы играем «Галилея», а после спектакля — концерт у физиков в Дубне. В финале спектакля у нас был выход снизу, прямо на сцену. Вначале поднимался я и говорил:
— Господин Галилей скоро прибудет сюда. Ему может понадобиться постель. В пять часов зазвонят колокола собора Святого Марка, и текст отречения будет прочитан всенародно. Ввиду большого скопления народа на улице господина Галилея проведут через садовую калитку позади дворца.
Я должен был сказать все это и спускаться вниз. А на* встречу — Володя в мантии…
Физики для поездки к ним в Дубну выделили нам «Чайку» — по тем временам роскошь невероятная! Мы с Володей стоим под сценой и обсуждаем, кто поедет, как будем работать… И вдруг я слышу: кто-то сверху громко стучит по полу сцены. Оказывается, мне давно пора выходить! Как джин из бутылки, выскакиваю наверх! Выскочил и понял: я все забыл! Абсолютно все! Выскочил и стою. Судорожно соображаю, что же нужно сказать… Ну, кое-как…
Слышу, Володя хохочет внизу во все горло! Я думаю, даже в зале было слышно. Наверное, после этого ему нелегко было продолжать сцену… В полной прострации, сгорая от стыда, спускаюсь вниз… А навстречу, давясь от смеха, пунцовый Высоцкий…
Один забавный эпизод… Мы тогда «огребали» за концерт рублей по десять-пятнадцать. И вот на спектакле Володя говорит:
— Завтра работаем. Дают по двадцать пять.
Ну, это уже деньги… Собираем всю команду — выдали концерт на полную катушку. Вкалывали часа два! Володя как организатор всего этого дела уходит… Через пять минут возвращается. Смотрим, лица на человеке нет… В конверте действительно было двадцать пять рублей, но на всех…
Когда начались репетиции спектакля «Принцесса Турандот», Юрий Петрович спросил у меня:
— Юра, а почему ты не входишь в спектакль?
— Юрий Петрович, а мне интересна другая роль — предводителя банды в Пекине…
После некоторой паузы Любимов сказал:
— Ну, хорошо…
С моей стороны это была, конечно, авантюра: предводитель банды — главная роль, но я полагался на свою пластику и опыт работы в «Галилее». Начали репетировать. Работаю, смотрю на Петровича… Он сидит в зале, рядом — актеры. Вижу его глаза… Если актеры смеются, то глаза у Любимова зажигаются. А потом — скучающие… Найду какой-то трюк — снова Юрий Петрович «заводится». А потом переведет взгляд на меня — вижу: глаз холодный… От этого я стал дико зажиматься… Очень неуютно себя чувствовал.
Выхожу расстроенный. Володя встречает меня в верхней гримерной:
— Юра, иди сюда. Я смотрел твою репетицию с балкона. Ты пойми одно: Петрович хотел меня видеть в этой роли…
У меня сразу: «Господи, ну конечно!» И сразу стало понятно — и отношение, и реакция Юрия Петровича…
Больше часа Володя мне показывал, как он это видит:
— Я все равно играть это не буду, но вот посмотри… Это ты делаешь, по-моему, неверно, а это у тебя получается хорошо…
И было ясно, что Володя вводил меня в роль, уже тщательно им обдуманную.
Потом мы вместе с Высоцким репетировали и играли в спектакле «Берегите ваши лица». Он прошел всего несколько раз. Одной из причин короткой жизни этого спектакля была потрясающая реакция зала на песню Высоцкого «Охота на волков». «Искусствоведы в штатском» прекрасно поняли, о чем эта песня.
Позже у Юрия Петровича появилась идея свести в одном спектакле Володю, Аиду Чернову и меня. Это было в самом начале семидесятых годов. Но при всем моем уважении к Володе я был категорически против. Я понимал, что зритель будет ждать, когда мы уйдем со сцены и появится Высоцкий. Слава Богу, Любимов не очень настаивал на этом… А потом возник вариант «Работа есть работа»: Дима Межевич с песнями Окуджавы и мы… Репетировали в малом зале, Володя вместе с Булатом Шалвовичем несколько раз приходили на репетиции…
Наши личные отношения были предельно уважительными. В то время, когда мы работали вместе, я профессионально занимался пантомимой — Володю это интересовало. А у меня всегда было безмерное уважение к его дару и делу. Я не был другом Высоцкого, даже никогда не был у него дома. Хотя Володя дважды приглашал… У меня была очень серьезная травма, я чудом выжил… На несколько лет я вылетел из работы. И Володя, наверное, чтобы поддержать меня, звал к себе. До сих пор храню записную книжку, в которую он сам записал номер телефона. (После травмы правой рукой держать ручку я не мог, а левой еще не научился писать.) Сейчас, конечно, жалею, что не воспользовался этим приглашением, но тогда… Я оказался «на нуле», а Володя уже был Высоцким, перед которым открывались все двери. И если я и испытывал зависть, то только к этому. И еще Володя знал, что любой человек (будь то крупный ученый или знаменитый художник) не сочтет время, проведенное с Высоцким, потерянным…
28 июля. Этот день останется в памяти на всю жизнь. Я хотел попрощаться и уйти. В этот день не хотелось видеть людей, ищущих глазами Марину Влади или сыновей от первого брака… Вы знаете, я ошибся. Я стоял у изголовья, и в мою невольную обязанность входило просить людей не задерживаться у гроба… Ведь могла бы остановиться вся многотысячная очередь людей, которые пришли проститься с Володей…
— Будьте добры, пройдите, пожалуйста… Прошу Вас, не задерживайтесь…
Я стоял у гроба, пока Володю не вынесли из театра. И я не видел ни одного любопытствующего! Только ощущение большой личной потери…
И слезы… Казалось, что я уже давно забыл, что это такое… А тут слезы лились непрерывно все эти часы… Что-то не совсем понятное происходило со мной. Да и не только со мной…
Июнь 1989 г., Москва
Елизавета Иннокентьевна АВАЛДУЕВА
В Театре на Таганке я работаю с 20 апреля 1968 года заведующей отделом кадров. Тогда секретаря у Любимова не было, сидела здесь, в приемной, и все было на мне: и телефон, и чай, и гости… В половине седьмого вызывает Юрий Петрович:
— Елизавета Иннокентьевна, сегодня будут восемь послов с женами. Надо организовать места.
— Но Юрий Петрович, мест же нет…
— Посадите на мои стульчики.
А это значит — надо поставить шестнадцать дополнительных стульев.
Я думаю, что это легенда, якобы Юрий Петрович сжег в пепельнице трудовую книжку Высоцкого, потому что там были выговоры и приказы об увольнении… Во-первых, никакие выговоры в трудовую книжку вообще не вносятся. Во-вторых, актерам практически никогда не записывают приказы об увольнении по статье… А Высоцкий «по статье» никогда не увольнялся из Театра на Таганке.
Когда Володю уволили в мае 1969 года «за срыв спектакля», то он пришел ко мне и говорит:
— Пожалуйста, не оформляйте пока трудовую книжку…
Тогда Володя написал большое письмо на имя Любимова… «Я знаю, что подвожу театр, но без театра не мыслю жизни. Прошу меня простить».
Наверное, недели через две Володя вышел на работу. Кстати, его трудовую книжку я передала на хранение в ЦГАЛИ, расписка об этом хранится у меня.
Одно время мы с Володей жили рядом в Черемушках, на улице Шверника. Иногда он подвозил меня… Я гордо выхожу из театра вместе с Высоцким! Садимся в машину, а весь капот в надписях… Володя говорит: