К ОРУЖИЮ!

Месяц прошел с того дня, как возвратились добровольцы с дутовского фронта. Вдруг на заводе вновь тревожно завыл гудок. Он опять оторвал от станков всех рабочих.

Командир Красной гвардии Салов объявил рабочим, что недобитый Дутов вновь появился под Оренбургом. Он в Тургайских степях собрал армию и сокрушает Советскую власть на своем пути.

— Губернский штаб просит от нас сотню красногвардейцев. Мы с партийным, профсоюзным, советским и заводским руководством, — говорил Салов, — решили послать 75 красногвардейцев, этого пока будет достаточно. Мы знаем, что добровольцев будет больше. Но, видимо, это не последний бой. Тогда еще позовем. Если вы не возражаете, мы назовем тех, кого назначили в этот отряд.

— Нет, не возражаем. Вызывайте любого. Мы все готовы, — единодушно ответили рабочие.

На другой день отряд уехал в Уфу. Не было митинга, как в первый раз, не слышалось и прощальных рыданий. На заводе все считали, что отряд скоро вернется: теперь-то с Дутовым, наверняка, покончат.

Но о судьбе отряда долго не было никаких известий. Это встревожило симцев. Они обратились в Совет, в профком, в партком с просьбой разузнать, где отряд, что с ним, почему долго не возвращается.

Партком запросил губком. Оттуда ответили:

Малькова ждал почти весь поселок. Когда он приехал, к его дому потянулась цепочка жаждущих узнать о судьбе родных.

Невесел был рассказ Малькова.

— Весь наш сводный отряд отправили в Оренбург на подводах под командованием фронтовика Калмыкова. Там нас разместили в здании бывшей семинарии. Вот тут я впервые увидел много крови. Полы, постель, подушки — все было в крови. Оказывается, за два дня до нашего прихода в это здание ночью ворвались дутовцы и вырезали группу красногвардейцев.

— Всех?! — с ужасом спросили слушатели.

— Да, всех. Дутовцы выкалывают пленным глаза, отрезают языки, половые органы.

Мы, например, на станции Сырт, это недалеко от Оренбурга, видели замученную женщину. Бандиты посадили ее на кол.

Дутовцы сожгли станционную водокачку, разворочали железнодорожные пути, перебили железнодорожную администрацию и принялись за население, да мы помешали. Удрали бандиты.

— Как там теперь? — спросил Сулимов.

— В Уфе слыхал, что от Донгузской прогнали дутовцев. Но на других участках идут упорные бои. Ходят слухи, будто контрреволюция поднялась по всей стране. Так что, бабоньки, — Мальков обратился к женщинам, — наши нескоро вернутся домой.

Рассказ раненого красногвардейца взволновал весь Сим. Каждый слышавший передавал его по-своему, особенно о зверствах дутовцев.

Шептуны воспользовались слухами и повели проповедь «непротивления злу», «советовали» не ввязываться в войну, дескать, все образуется само собой. Придут хозяева, установят свой порядок. Так было испокон веков, так и будет.

На заводе разгорелись споры. Одни доказывали, что надо немедленно всем выступить против контрреволюции, хотя бы для этого потребовалось даже закрыть завод. Другие говорили, что пусть в каждом городе, заводе, поселке и в каждой деревне сами наведут порядок. Это мнение особенно поддерживали шептуны Девкин и Жеребин. Они не выступали открыто, а только «по секрету» высказывали свое «мнение». Наибольшую активность развил умовский личный секретарь Василий Дмитриевич. Он появлялся всюду, где возникал спор.

Однажды в разгар такого спора тревожно завыл гудок. Рабочие ринулись к месту сбора.

На трибуне председатель Совета, председатель парткома и комиссар завода.

— Товарищи, — говорил председатель партийного комитета Рындин, — революция в опасности! Только что получено известие о том, что в Челябинске против Советов выступил чехословацкий корпус. Этих чехов, как военнопленных, наше правительство отпустило на Родину, позволило им выехать через Владивосток. И вот, видимо, контрреволюция снюхалась с этими чехами, вооружила их и бросила против Советов. Мы получили телеграмму из штаба Урало-Оренбургского фронта. Комиссар фронта наш Гузаков просит послать в Самару 200 красногвардейцев. Видимо, и там неблагополучно. Надо, товарищи, скорее идти на выручку.

Утром около штаба образовалась очередь добровольцев. Пришли, главным образом, молодые рабочие. Среди них и стрелки, и пулеметчики, и бомбисты, и артиллеристы — воины всех родов оружия. Штаб сформировал два отряда: в Самару под командой Василия Лавровича Соколова, который выздоровел после ранения в первом сражении на станции Симской, и в Миасс, присоединив его к отряду миньярцев.

Комиссар завода Осокин обратился с призывом ко всем старикам Сима.

Старички, которые копошились в своем домашнем хозяйстве, все пришли к комиссару.

— Принимай, Трофим Дмитрич!

Комиссар с особым почтением встречал их:

— Милые вы мои, работнички. Вам не привыкать к тяжелому заводскому труду. Всю жизнь гнули спины на господ. Теперь поработайте на себя и за своих защитников.

«Работнички» трудились самоотверженно, только требовали информировать их о положении в стране каждый день. Партком организовал для них ежедневную читку газет.

— Это хорошо, но вы нам рассказывайте о наших сынках. Где они, как воюют? — требовали отцы и деды.

Рассказывать о сынках было не так уж просто. Сведений из отрядов не поступало, а газеты пока не называли имен земляков. Однако в первый же месяц парткому удалось узнать о положении на Миасском фронте. В Сим приехал член парткома Булыкин. Его командировал комиссар Коковихин за продовольствием. «Поезжай, говорит, на симскую базу, — рассказывал Булыкин, — там ты достанешь все, что надо. А то здесь в казацких деревнях около Миасса мужики все попрятали, ждут перемен».

— Ну и как же вы решили? — спрашивал Рындин.

— А я уже отправил три вагона печеного хлеба. Собрал в Ерале, Муратовке и Серпиевке. Получу еще с нашего склада некоторые продукты и поеду обратно.

— А положение-то как там?

— Да, положение-то друг, сурьезное. Оказывается густая каша заварилась. Чехи-то не одни. Все буржуи и кулаки с ними. Слышь, в Омске то же самое произошло, што и в Челябинске. Наше командование сказывает, что и в Самаре началась заваруха. Пока под Миассом боев еще не было. Вернусь, наверное, в самый разгар.

Вестник с Миасского фронта получил продукты и уехал, а вскоре события заставили всех симцев взяться за оружие. В Сим из Кропачево примчался железнодорожный рабочий Сорокин.

— Василий Андреич, беда! — еще с порога крикнул Сорокин.

— Что случилось, Семен Андреич? — спросил Чевардин.

— Мясегутовское кулачье подняло башкир, напали на станцию Кропачево. Перехватили железную дорогу. Башкиры на телеграфе приказывали телеграфисту: «Тыкай, тыкай, да калякай, мы айда Сюм сай пить. Уфа — обидать».

Чевардин схватился за телефон:

— Кузьма Васильевич, боевая тревога, поднимай народ. Алло, Трофим Дмитрич, гуди тревогу.

Снова завыл заводской гудок, вызывая тревогу у каждого жителя Сима. Теперь к месту сбора бежали мужчины уже не только из цехов, но и из поселка. Их встретили комиссар завода, председатель Совета, председатель парткома и гонец из Кропачево.

— Товарищи, все к оружию! Оставить завод! — крикнул Осокин. — Мясегутовские кулаки хотят ударить ножом в спину нашим защитникам. Они перерезали железную дорогу в Кропачево. Вот, товарищ, нам хорошо знакомый кропачевский рабочий, привез это известие. — Комиссар указал на Сорокина. — Бандиты хотят напасть и на нас. Медлить нельзя. Вооружайтесь все, кто способен носить оружие, собирайтесь по своим подразделениям к штабу. Нужно немедленно выступить. К оружию, товарищи, к оружию!

Рабочие ринулись за оружием. Через пятнадцать минут они собрались в полной боевой готовности. Наводчик Масленников со своими артиллеристами выкатили трехдюймовку на четырех заводских лошадях. Отличным пулеметчик Норкин снабдил «Максима» водой. На узкоколейку выкатились маленькие платформы.