Он разрешит всем членам суда, за исключением немногих, не присутствовать на заседаниях, но этих немногих он выберет сам. Так он и поступил. Конечно, он выбрал тигров. Если в эту стаю и затесалось случайно два-три ягненка, то только лишь по недосмотру; обнаружив их, он бы знал, как с ними обойтись.

Теперь он собирал коллегию в узком составе, и в течение пяти дней они тщательно анализировали многочисленные протоколы с показаниями Жанны. Они отбрасывали всю шелуху, все, с их точки зрения, бесполезное — то есть все то, что могло бы говорить в пользу Жанны; и, напротив, оставляли только то, что, собранное вместе, могло повредить ей. И эти материалы они положили в основу нового процесса, который и по форме и по содержанию явился продолжением прежнего. И еще одно новшество. Было ясно, что открытый процесс успеха не предвещал; о заседаниях суда толковали по всему городу, и многие сочувствовали несчастной пленнице. С этим надо было покончить. Отныне заседания стали закрытыми и публика в крепость не допускалась. Итак, Ноэль больше не сможет приходить. Я передал ему эту новость. У меня не хватило сил лично сообщить ему об этом. Мне хотелось, чтобы он хоть немного успокоился, прежде чем я увижусь с ним вечером.

10 марта начались закрытые заседания. Прошла неделя с того дня, как я в последний раз видел Жанну. Ее вид испугал меня. Она выглядела усталой и ослабевшей. Она была апатична и рассеянна, и ее ответы показывали, что она подавлена и не может уследить за всем, что здесь делается и говорится. Всякий другой суд постыдился бы воспользоваться ее болезненным состоянием — здесь решался вопрос ее жизни — и, щадя подсудимую, отложил бы рассмотрение дела. Поступил ли так данный суд? Нет. Он изматывал ее часами, изматывал со злорадством и яростью, делая все, что было в его силах, чтобы использовать этот удобный случай до конца, первый такой случай за все время с начала процесса.

Ее брали измором до тех пор, пока она не стала давать противоречивые показания о «знамении» королю; на следующий день продолжалось то же самое, час за часом. В итоге она частично проговорилась о некоторых деталях, которые ей запретили разглашать ее «голоса». Я даже заметил, что в своих показаниях она выдавала за действительное то, что на самом деле являлось аллегориями и смесью фантастического с реальным.

На третий день Жанна чувствовала себя лучше и выглядела менее усталой. Она была почти в норме и хорошо вела свое дело. Было немало попыток втянуть ее в разговор об интимных вещах, но она разгадала замысел судей и отвечала умно и осмотрительно.

— Известно ли тебе, что святая Екатерина и святая Маргарита ненавидят англичан?

— Они любят тех, кого возлюбил господь, и ненавидят тех, кого ненавидит господь.

— А разве бог ненавидит англичан?

— Мне неизвестно, любит или ненавидит бог англичан. Но я твердо знаю, что бог пошлет победу французам и что все англичане, кроме разве мертвых, будут выброшены из Франции! — Последнюю фразу она произнесла звонким голосом, с прежней воинской отвагой.

— Был ли господь на стороне англичан, когда они преуспевали во Франции?

— Я не знаю, гневается ли господь на французов, но я думаю — это им божья кара во искупление грехов.

Конечно, было довольно наивно отчитываться за кару, которая длится более девяноста шести лет. Но никто не находил в этом ничего необычного. Здесь не было ни одного человека, который бы не был способен наказывать грешника девяносто шесть лет подряд, если бы он только мог это сделать, как и не было никого, кто бы допустил даже мысль о том, что божий суд может быть менее строгим, чем суд человеческий.

— Ты когда-нибудь лобызалась со святой Маргаритой и святой Екатериной?

— Да, с обеими.

Злое лицо Кошона передернулось от удовольствия.

— Когда ты развешивала венки на Волшебном дереве Бурлемона, ты делала это в честь своих видений?

— Нет.

Снова удовлетворение. Теперь, несомненно, Кошон будет считать доказанным, что она развешивала их там в знак преступной любовной связи с нечистой силой.

— Когда перед тобой являлись святые, воздавала ли ты им почести, становилась ли на колени?

— Да, я кланялась им и воздавала самые высокие почести, какие могла.

Снова удачная зацепка для Кошона на тот случай, если ему удастся доказать, что эти столь чтимые ею святые были вовсе не святыми, а дьяволами в образе святых.

Теперь суд начал выяснять, почему Жанна держала в тайне от родителей эту свою сверхъестественную связь с видениями. Отсюда вытекало многое, и это было подчеркнуто в особом замечании, записанном на полях обвинительного акта: «Она скрывала свои видения от родителей и от всех». Полагали, что факт сокрытия подобных действий может сам по себе служить доказательством сатанинского происхождения ее миссии.

— Считаешь ли ты, что поступила правильно, отправившись на войну против воли родителей? В писании сказано: чти отца своего и матерь свою.

— Я чту их и слушаюсь во всем, кроме этого, А за то, что ушла на войну, я просила у них прощения в письме, и они простили меня.

— Ах, ты просила у них прощения? Значит, ты сознавала свою вину и, стало быть, свой грех в том, что ушла без их согласия?

Жанна вздрогнула. Глаза ее сверкнули, и она воскликнула:

— Я была послана богом и ушла по праву! Будь у меня хоть сто отцов и сто матерей, если бы я даже была дочерью короля, — я все равно ушла бы.

— А ты никогда не спрашивала у своих «голосов» разрешения довериться родителям?

— Они, конечно, не возражали; но я ни за что на свете не решилась бы огорчить отца и причинить боль матери.

По мнению судей, такое упрямство проистекало от гордыни. А всякая гордыня может привести к кощунственному поклонению.

— Твои «голоса» не называли тебя дочерью господней?

В простоте души Жанна ответила, ничего не подозревая:

— Да, перед осадой Орлеана и после нее они несколько раз называли меня дочерью божьей.

Началось выискивание новых фактов проявления ее гордости и тщеславия.

— На каком ты ездила коне, когда попалась в плен? Кто тебе его дал?

— Король.

— У тебя были еще какие-нибудь ценные вещи от короля?