— Это мелочь, не относящаяся к делу. Я носила мужскую одежду не по совету людей, а по указанию свыше.

— Робер де Бодрикур не заставлял тебя одевать ее?

— Нет.

— Думаешь ли ты, что поступила хорошо, облачаясь в мужскую одежду?

— Я думаю, что, повинуясь во всем воле божьей, я поступала хорошо.

— А в данном частном случае думаешь ли ты, что поступила хорошо, облачаясь в мужскую одежду?

— Я не делала ничего без указания свыше.

Бопер бросался на всевозможные уловки, чтобы заставить Жанну впасть в противоречие с собой и добиться хоть какого-нибудь несоответствия ее слов и действий словам священного писания. Но это была напрасная потеря времени. Он спрашивал о ее видениях, о сиянии, сопровождавшем их, о ее встречах с королем, о чем угодно, лишь бы запутать ее.

— Был ли ангел над головой короля в первый раз, когда ты встретилась с ним?

— Клянусь пресвятой девой Марией!.. — начала было она с жаром, но тут же сдержала себя и спокойно промолвила: — Если он и был там, то я не видела его.

— Было ли сияние?

— Там было более трехсот солдат и пятьсот факелов, сияния было много — в том числе и духовного.

— Что заставило короля поверить откровениям, которые ты поведала ему?

— Ему самому являлись знамения, кроме того, он пользовался советами духовенства.

— Какие откровения ты поведала королю?

— В этом году вы ничего больше не узнаете, — и, помолчав, она добавила: — На протяжении трех недель меня подробно расспрашивали священники в Шиноне и Пуатье. Королю было знамение еще до того, как он поверил в мою миссию; а что касается священников, то, по их мнению, мои поступки хороши, а не дурны.

Короля на время оставили в покое. Бопер перешел к вопросу о чудотворном мече из Фьербуа, стараясь выискать здесь что-нибудь, уличающее Жанну в колдовстве.

— Как ты узнала, что существует древний меч, зарытый в земле под алтарем церкви святой Екатерины в Фьербуа?

На этот вопрос Жанна ответила откровенно:

— Я знала, что меч находится там, ибо об этом мне сообщили голоса; я послала за мечом и просила вручить его мне, чтобы пользоваться им в сражениях. Я знала, что он зарыт неглубоко. Служители церкви разыскали меч и извлекли из земли; потом его очистили, и ржавчина легко сошла.

— Скажи, когда тебя взяли в плен у Компьена, меч был при тебе?

— Нет. Но я носила его постоянно до тех пор, пока не покинула Сен-Дени после боев под Парижем.

Имелось подозрение, что этот меч, обнаруженный так таинственно и неизменно приносивший победу, был заколдован.

— Был ли сей меч освящен? От кого исходило благословение и в чем его сущность?

— Нет, его не освящали. Он был мне дорог потому, что был найден в церкви святой Екатерины, а я всегда любила и почитала эту церковь.

Она любила ее потому, что церковь была построена в честь одной из являвшихся ей святых.

— Не возлагала ли ты сей меч на алтарь, испрашивая о даровании победы? (Бопер имел в виду алтарь церкви Сен-Дени).

— Нет.

— Молилась ли ты, чтобы он приносил тебе удачу?

— А разве это дурно — желать, чтобы мое оружие приносило мне удачу?

— Так, значит, не этот меч был при тебе в сражении под Компьеном? Какой же меч ты носила тогда?

— Меч бургундца Франке из Арраса, захваченного мною в плен в стычке при Ланьи. Я сохранила его, потому что это был хороший боевой меч, весьма удобный для нанесения ударов противнику.

Она сказала это так естественно, так просто, и контраст между ее маленькой хрупкой фигуркой и суровыми воинскими словами, которые так легко слетали с ее уст, был так велик, что многие зрители невольно улыбнулись.

— Что же стало с прежним мечом? Где он теперь?

— Разве вопрос об этом включен в обвинительный акт?

Бопер не ответил. Он спросил:

— Что тебе дороже: твое знамя или твой меч? При упоминании о знамени глаза ее радостно заблестели, и она воскликнула:

— О, знамя мое мне дороже во сто крат! Иногда я носила его сама, когда бросалась в атаку, — мне так не хотелось никого убивать! — Потом она наивно добавила, и как-то странно было слышать из уст юной девушки эти слова: — Я никогда никого сама не убила.

Снова веселое оживление в зале, и это немудрено, — ее облик был воплощением женской невинности. Трудно было поверить, что она когда-либо участвовала в кровавых битвах, — до такой степени она казалась не созданной для этого.

— Во время последней битвы под Орлеаном говорила ли ты своим солдатам, что стрелы неприятеля, равно как и камни из его катапульт, не поразят никого, кроме тебя?

— Нет. И вот вам доказательство: более сотни моих солдат были поражены. Я говорила им только, чтобы они не поддавались ни сомнениям, ни страху, а твердо верили, что мы снимем осаду города. Я была ранена стрелой в ключицу во время штурма бастилии, господствовавшей над мостом, но святая Екатерина поддержала меня: я выздоровела через полмесяца, не покинув на это время ни седла, ни обычных занятий.

— Ты знала, что будешь ранена?

— Да, и я заранее предупредила об этом короля. Мне предсказали это мои голоса.

— Когда ты заняла укрепления в Жаржо, почему ты не назначила выкуп за коменданта этой крепости?

— Я предложила ему покинуть крепость и уйти невредимым вместе со своим гарнизоном; в случае его несогласия, я овладела бы ею штурмом.

— Что ты и сделала, я полагаю?

— Да.

— А скажи, твои «голоса» тебе советовали взять крепость штурмом?

— Я этого не помню.

Так безрезультатно закончилось это утомительное, долгое заседание. Были испробованы все средства уличить Жанну в нечестивых помыслах, дурных поступках или неуважении к церкви и даже в грехах, совершенных ею в раннем детстве дома и вне дома, — и никакого успеха. Жанна с честью выдержала все испытания.

И что же, суд был обескуражен? Ничуть. Конечно, он был удивлен, более того — поражен, видя, что его задача оказалась столь хлопотливой и трудной, а не простой и легкой, как это ожидалось; но у него были могущественные сообщники — голод, холод, усталость, интриги, ложь и вероломство; и против всего этого полчища бед стоял один-единственный человек — беспомощная, неграмотная девушка, которую систематически утомляли телесно и духовно, стараясь во что бы то ни стало загнать в одну из расставленных ловушек.