Для нас сравнение человека с каким-то животным типа собаки, крокодила или змеи –тоже оскорбление, но значительно меньшее по силе эмоций.

Ленард же пояснил Валерию, что на их языке половые отношения в любой форме не имеют никакой эмоциональной окраски, и выражение «я имел с твоей мамой половой контакт!» означает у них всего-навсего: «я готов тебя усыновить!», или «я мог бы быть твоим отцом!», зато сравнение твоего собеседника с таким полезным животным, как курица («курва»), может навлечь на тебя большие неприятности.

Валерий часто читал ему поэмы Баркова, озорные стишки Лермонтова и Есенина, и многие другие произведения.

А иногда его тянуло на монологи, и он риторически вопрошал Ленарда:

– Почему это такие эротические произведения, как «Декамерон» и «Золотой Осёл», признаются «классикой мировой литературы», а на «Луку Мудищева» льют грязь? Мопассана и Арсан издают уже миллионными тиражами, «Эдичку» Лимонова тоже опубликовали, а на Баркова наложили запрет?

Матерился Валерий постоянно, и однажды Ленард тайком записал его монолог на магнитофон.

Через пару дней, во время очередного застолья, он прокрутил ему эту запись, с приложением стенографической справки: за 87 секунд Валерий произнес 62 слова, из которых 38 было матерными.

Тот расхохотался, и послал его в задницу, но уже через неделю следующая стенограмма содержала только 27 матов на 64 слова.

Затем его лексикон закрепился всего на десяти матах в минуту.

* * * * *

Недавно Валерий был у него в гостях.

Хотя они оба закончили экономический факультет, Валерий теперь работал в области филологии

Он даже стал заведующим кафедрой славянских языков в одном из гуманитарных институтов, а его диссертация называлась так: «История и эволюция обсценной лексики славянских народов».

Он издал свой словарик, и тот разошёлся огромным тиражом.

Валерий подарил Ленарду авторский экземпляр, с дарственной надписью.

И первое, что Валерий произнёс, войдя в его квартиру, было:

– Ну, ты (непечатно) и живёшь! Я уееееею!

Но после этого, за все дни, что гостил у него, не сказал ни единого бранного слова.

Даже в церкви!

Глава 11. Это нежное слово: «мамаша»!

– В воскресенье вам предстоит командировка! – объявил мне Дамиано после очередной тренировки

– И куда это теперь?

– В «Мёртвую Зону».

– Куда-куда?

– Есть такой город! – и он назвал его.

Я бывал там пару раз, помогая своим знакомым в переездах в «чистилище».

Весь этот населённый пункт, в котором проживали в основном русские, держался на единственной фабрике по производству керамики.

Но она не выдержала конкуренции с испанцами в период смены экономической формации, и все жители остались без работы.

В поисках лучшего молодёжь дружно рванула за границу.

Некоторым из тех, кто остался, повезло: они нашли работу в столице, и ездили на электричке туда и обратно, по два часа в одну сторону. Потом «прогрессивное государство» разобрало железную дорогу, чтобы её рельсы не сдавали на металлолом, и дорога в город стала отнимать ещё больше времени.

А остальные стремительно скатывались «на дно».

Скоро туда, всеми правдами и неправдами, начали выселять тех, кто потерял жильё в других местах, а за пятьсот долларов там можно было купить трёхкомнатную квартиру.

Новые жильцы, обосновавшись в своих апартаментах, очень быстро проедали все накопления, полученные от продажи своих квартир в прежних местах, но обещанных правительством и «серыми риэлтерами» рабочих мест так и не появилось.

Сначала они продавали электроплиты, а скоро пришла очередь радиаторов.

А затем стали продавали всё, что было можно: унитазы, краны, паркет.

За ящик водки, за пять бутылок, за одну!

Скоро в городке появились пятиэтажки, в которых не осталось ни единого жильца.

Пара парламентариев и кучка журналистов попытались было вякнуть о «гуманитарной катастрофе», но их тут же заткнули: «Мы пришли к власти под прекрасным лозунгом: «лучше быть голодными, но свободными»! Вот вы теперь и голодайте!»

Правительство было больше озабочено соблюдением прав человека в сопредельных странах, финансированием тамошних диссидентов и участием в военных операциях по принудительному «насаждению демократии» за тысячи километров от своих границ.

А на борьбу с безработицей и нищетой в своём государстве средств уже не оставалось.

* * * * *

Дамиано опять раскрыл свой дипломат:

– Это ключи от вашей машины, а это – её техпаспорт. Она будет стоять там же.

У меня отвисла челюсть: именно этой «Шкоде» я совсем недавно прокалывал колёса!

Дамиано, увидев моё изумление, спокойно пояснил:

– Да-да, это именно та машина! Но теперь её хозяин – не совсем для нас посторонний, хотя пока что не агент. Мы с ним просто переговорили, я намекнул ему на тот мост, и он всё сразу понял. Только не подумайте превратно: мост мы не подрывали, это обыкновенный строительный брак. А покрышки ему давно уже следовало поменять! И не потеряйте эти «браслеты»!

* * * * *

Дженни смотрела у меня дома телевизор.

Лежала она всё время в своей постели, или куда-то выбегала – я её никогда не спрашивал.

Она могла оставаться дома безвылазно несколько дней, а могла и исчезнуть на целую неделю, после какого-нибудь звонка.

Где и кем она работала, Дженни мне не рассказывала. И, в отличие от предыдущих моих подруг, никогда не вытягивала из меня денег: у неё были свои.

Такая неопределённость меня не совсем устраивала, но в своё время я насмотрелся фильмов, где главный герой начинал «внутреннее расследование». И, в конце концов, он докапывался до такой грязной правды, в том числе и о себе лично, что единственным выходом оставалась только пуля в лоб: «не будите спящую собаку!»[13]

Никаких иллюзий в отношении себя лично я не испытывал, да я и не строил никаких серьёзных планов.

Вдобавок, мне это строго запрещено, поэтому пусть всё остаётся так, как есть!

Дженни уже сделалась моей «визитной карточкой», и я не стеснялся показать её друзьям и сослуживцам.

Выглядела она всегда эффектно, и я часто слышал томные вздохи за спиной: «Мне б такую!»

Но мне никак не удавалось заставить её одеваться поскромнее: она категорически не признавала длинных юбок или строгих платьев. Изредка она всё-таки напяливала джинсы, но лифчик – только на пляж.

– Но ты же всех мужиков провоцируешь своим видом! – уговаривал я её. – Надень что-нибудь построже, на тебя и так все похотливые кабаны пялятся!

– Пускай пялятся! Ты всё-таки мужик, и защитишь меня, если надо будет! А одеваться так, как ты хочешь, я буду: когда стану бабушкой! Давай-ка сходим в общагу, я там забыла кое-что.

* * * * *

Йен угрюмо сидел на диване.

На столике напротив стояла трёхлитровая банка свежего молока.

По своему опыту я знал, что на опохмел надо пить соки, кисломолочные продукты или рассол, но Йен же в этом случае пил только этот напиток, и ничто другое ему не помогало.

– Привет, Ромео! – провозгласил он, накидывая рубашку на голое тело.

– Привет, Отелло! – ответил я, расстёгивая сумку. – Похмел прибыл по расписанию.

Упрашивать его не пришлось, и стаканчик организовался самым волшебным образом.

– Можно Ариэля пригласить? Ему тоже плохо! – спросил он, поправив здоровье.

– Нет проблем!

Йен три раза стукнул кулаком в стенку, и через пять минут на пороге появился заспанный писатель, который после опохмела тоже стал вполне свеженьким и бодреньким.

В коридоре послышался топот шагов и детский визг.

Дверь открылась, и в комнате появились две девочки, одной было лет пять, а другой – восемь. Они сказали: «Здрассьте», и тут же открыли холодильник, который стоял у самого входа. Малышки нашли там копчёную колбасу, пропищали «спасибо!», и убежали, хлопнув дверью.