Дальше Скуратовский продиктовал такой текст с якобы принадлежавшими Туклерсу высказываниями, что последнего можно было вполне отнести к самым выдающимся мыслителям буржуазного мира. Он настолько тонко подмечал, благодаря майору, все негативные стороны советского общества, что возражения «источника», которые также сочинил Скуратовский, напоминали скорей детский лепет, чем серьезные опровержения.

В конечном счете, согласно донесению Зайцева, становилось ясно, что Туклерс - исключительно опытный и убежденный враг, которого совершенно невозможно переубедить методами комсомольско-партийного разъяснения. Все «доводы» источника против аргументов Туклерса разбивались о броню фактов, которые тот якобы приводил из советской действительности.

После того как Зайцев описал под диктовку первую встречу, майор протянул еще несколько листов, и они продолжили работу.

В процессе диктовки Скуратовский постоянно вставал, ходил взад-вперед по комнате, затем опять садился и выдумывал все новые и новые эпизоды. А Зайцев все строчил и строчил…

Наконец, общими усилиями, они описали еще две несуществовавших беседы. Иван расписался, а майор с облегчением, положив листы в папку для бумаг, вздохнул, достал носовой платок и вытер со лба пот.

- Молодец! - похвалил он Ивана. - Такую большую работу проделал! Видишь, и беседы есть, и антисоветские высказывания, и даже контрпропаганда! Словом, налицо хорошая профилактическая работа!

- Да, но только я как-то нелепо выгляжу, - возразил Иван. - Получается, что Туклерс - этакий буржуазный экономист или политолог! А я, вроде, как бы глупый, не умеющий спорить, школьник!

- Так и должно быть, мой друг, - улыбнулся Скуратовский. - Мы ведь пишем правду, а против нее не попрешь!

- Но ведь беседы-то не настоящие?!

- Никогда так не думай! В конце концов, разве мысли, которые записаны, не принадлежат Туклерсу? Мы, правда, их подредактировали. Но ведь он и в самом деле мог все это сказать!

- Возможно, и мог, но…

- Никаких «но»! Записана правда и все, на этом точка!

- Так что, мы и дальше будем записывать такую «правду»? - удивился Иван.

- Ну, это от тебя зависит. Сможешь сам составить содержательные донесения, значит, я не буду вмешиваться. Не сможешь - я окажу необходимую помощь. Ничего, не огорчайся, это только поначалу кажется трудно. Постепенно привыкнешь, а там и всему научишься. Начнет работать фантазия, появится собственный эпистолярный стиль. Через работу такого рода прошли многие советские писатели. Читаешь иногда книги некоторых наших писателей и восхищаешься, какой талант взлелеян органами КГБ! Словом, у тебя еще все впереди. Понятно?

- Да, Владимир Андреевич, понятно, - вздохнул Иван.

- Тогда встретимся, - Скуратовский поглядел на календарь, - четырнадцатого ноября в это же самое время. Устраивает?

- Да.

- Запомни все то, что мы говорили про Балкайтиса, - нахмурил брови майор. - Постарайся встретиться с ним и поговорить. Это во много раз важней бесед с Туклерсом. Конечно, и его не следует оставлять без внимания. Но все же Туклерс нами уже порядком разоблачен. А вот на Балкайтиса собрано всего пять-шесть донесений. Так что имей в виду!

- Хорошо!

Прошло еще несколько дней. Уже уволились в запас две партии старослужащих воинов. Как-то незаметно, без шума, исчезли сержант Смеляков и замкомвзвода Погребняк. А сразу же после праздников, на вечерней поверке, уже сержант Лазерный принимал рапорт дежурного по роте. Когда стали объявлять фамилии уволенных солдат, оставшиеся «старики» заорали: - Уволен в запас!

В последнее время «деды», как называли «стариков» после издания приказа министра обороны об увольнении, совершенно опустились. Они редко появлялись в общем строю на поверке и обычно выкрикивали свои «я!» из спального помещения, или вообще за них отвечали «молодые». Как-то забылся ритуал объявления после отбоя количества оставшихся служить дней. Гундарь больше не залезал на тумбочку и не кричал славословий в адрес увольняемых…

Зайцев в свободное от работы время продолжал пребывать в штабе и редко появлялся в казарме. От товарищей он узнавал о последних событиях, в частности, о том, что «деды» перестали ходить на работу и беспробудно пьянствовали…Но серьезных нарушений в подразделении не случалось. По крайней мере, высшее начальство ничего не знало о попойках солдат, а Розенфельд делал вид, что не замечает происходившего, ибо командовать обнаглевшими «громилами» он уже не мог: они вышли из повиновения. Еще благом было то, что не случалось ни пьяных скандалов, ни драк. Иногда до спального помещения доносились из каптерки пьяные крики и обрывки песен, но спавших солдат «деды» не трогали. Постепенно стали появляться и новые воины - «молодежь» из учебного батальона. Ими сразу же занялись новые «старики» и «черпаки», и жизнь стала входить в прежнее русло. Любопытно было смотреть во время поверок на «молодых» солдат. С первого взгляда они казались такими робкими и наивными. Даже, пожалуй, жалкими. Зайцев помнил о своем появлении в хозяйственной роте, о первой вечерней поверке.

- Ну, что ж, - думал он, - теперь и мы повзрослели на полгода. Пришла и наша смена.

Осмелели и его товарищи, вчерашние «молодые» солдаты. То тут, то там слышались выкрики в адрес «молодежи», поучавшие новичков «правильному» образу жизни.

Новые «старики» все же не были так заметны, как прежние властители роты. Они настолько боялись увольняемых в запас «дедов», половина из которых еще проживала в роте, что не спешили «входить во власть». Даже когда в роте осталось всего трое самых «недисциплинированных» «дедов», которых из-за плохого поведения увольняли в последнюю очередь, они продолжали оставаться в казарме хозяевами положения, хотя ни во что не вмешивались.

Г Л А В А 25

В Л А Д И М И Р И В А Н О В И Ч

Как-то незаметно пролетела еще одна неделя. На улице похолодало. Иногда сыпал мелкий снег. На «зарядку» выбегали уже полностью одетыми в солдатское «хэбэ», но без головного убора. А вообще жизнь текла по-прежнему спокойно, несмотря на вечерние попойки «дедов», ибо к их выходкам все уже давно привыкли и не обращали на них внимания. Не изменилась и работа штабного персонала. Приезды и отъезды воинов никак не отражались на жизни писарей, которые привыкли к ежедневному оформлению командировочных и увольнительных документов. Не было проблем и у Зайцева. Какая разница, выписывать продовольствие на пять или десять тысяч человек? На бумаге это только цифры. Привозить, взвешивать и выдавать продукты - это уже были проблемы заведующего продскладом.

Еще пару раз в ноябре Зайцев, по рекомендации прапорщика Наперова, списал мясные консервы и получил в награду от него четыре банки свиной тушенки.

Как раз после того как кабинет продснабжения посетил товарищ Наперов, к Зайцеву пришел Шорник. - Ну, что, Иван, никаких особых новостей нет? - спросил он.

- Да вот, достал свиной тушенки!

- Это дело хорошее! - улыбнулся Шорник. - Вот если бы к ней приложить бутылочку «белой»!

- Так в чем дело, Вацлав? - неожиданно даже для самого себя сказал Зайцев. - Сходи в магазин да купи. Пожалуйста, вот тебе три шестьдесят две! - Иван вытащил кошелек и отсчитал деньги.

- Ну, ты, Иван, даешь! - удивился Шорник. - С тобой, видно, что-то произошло…Ну, да ладно. Сейчас я сбегаю, а потом поговорим. - И он выскочил из кабинета.

Тем временем Зайцев провел по книге учета продовольствия приходные документы, а затем подшил их в специальную папку. Только он с этим справился, как послышались шаги. Это вернулся Шорник. - Готово, Ваня! - радостно сказал он. - В магазине никого не было, и продавщица меня быстро обслужила!

Иван вскрыл пакет и вытащил оттуда бутылку «Столичной». - Вот это да! - не удержался он от восклицания. - И тебе хватило денег?

- Добавил, там, несколько копеек, - уклончиво ответил Шорник. - За такую красавицу денег не жалко!