— Доктор хочет поместить тебя в больницу, но можешь ехать и домой, — сказал Падди.

— В любое время?

— Да, в любое время.

— Хоть сегодня?

— Да, хоть сегодня.

Тот сжал кулаки, чтобы устоять на ногах. Посмотрел на Падди, потом на Кзуму и улыбнулся. Глаза его сияли.

— Хороший ты человек, Рыжий. И ты, Кзума, ты настоящий брат. Великий вас не оставит.

Он низко поклонился им и пошел прочь. Другие рабочие ждали. Он сообщил им хорошую весть. И на радостях выпятил грудь и издал боевой клич, который закончился болезненным кашлем — словно рвались легкие. Вместе с друзьями он влился в колонну, направлявшуюся к баракам. Это была его последняя смена. Скоро он будет с женой и детьми. Скоро и долг будет оплачен.

— Хорошее дело ты сделал, — сказал Кзума Падди.

— Чего уж лучше, — горько ответил Падди.

Он решительно зашагал прочь, а Кзума остался один. Постоял немного, потом пошел в душ. Далеко на дороге хвост колонны исчезал за поворотом.

Кзума переоделся, оглядел комнату. Улыбнулся. Чудак этот Йоханнес. Кто бы догадался, что он застелит постель, подметет пол и оставит комнату в полном порядке. Да, чудак.

А Рыжий оказал неоценимую услугу больному. Кзума вышел, запер за собой дверь. Перед ним был весь день, до самого вечера. Может быть, позже он поспит, а сейчас хотелось на воздух.

Он подумал, пойти или нет к Лии. Если пойдет, придется сказать ей про Дладлу. А он видел ее лицо, когда она говорила о предателе. И говорить ей про Дладлу не хотелось.

— Пойду к Мейзи, — решил он.

А может, она занята или побоится, что его увидят белые. Но ему было грустно, и он знал, что подбодрить его может только Мейзи. Лия поймет, но подбодрить не сумеет. Не сможет. Может только Мейзи. Она это умеет.

Он вышел на широкую, обсаженную деревьями улицу, но не был уверен, что узнал дом. Утром он спешил, не успел присмотреться. Где-то здесь. И проулок имеется. Но проулки ведут ко всем домам, и у каждого дома проулок, и все одинаковые.

Он замедлил шаги возле дома, который как будто узнал. Как убедиться? К белым людям не пойдешь спрашивать, работает ли здесь Мейзи.

Из проулка выбежал маленький мальчик. Может, его спросить? Лучше, пожалуй, не надо. Некоторые из этих мальчишек озорные, а если такой начнет кричать, Кзуме придется плохо.

— Здравствуй, — сказал мальчик.

Кзума улыбнулся. Хороший человечек. Вот он его и спросит.

— Здравствуй, — сказал Кзума.

— Тебя как зовут?

— Кзума.

— Как?

— Кзума.

— Смешное имя, да?

— Джонни! — позвал голос со двора.

— Это Мейзи, — сказал Джонни. — Она хочет поить меня чаем, а я не хочу пить чай. Ты хочешь чаю?

Не зная, что сказать, Кзума опять улыбнулся. Значит, правильно, Мейзи тут живет.

— Иди-ка, Джонни!

Это был уже другой голос.

— Это моя мама. Она хочет, чтобы я пил чай. А ты хочешь пить чай?

Интересно, подумал Кзума, какая у Мейзи\ белая женщина. Открылась калитка, и вышла Мейзина белая женщина, а за ней Мейзи.

— Кзума! — воскликнула Мейзи, увидев его. — Ты на рудник ходил?

Видимо, она свою белую женщину ничуть не боялась.

— Да, на сегодня все. Опять начинаем в двенадцать ночи.

— Понятно.

— Иди пить чай, Джонни, — сказала белая женщина мальчику.

— Не хочу чаю, — сказал мальчик.

— А хочешь стать таким большим, как Мейзин друг?

— Уу, да.

— Тогда изволь пить чай.

— А ты будешь пить чай? — спросил мальчик у Кзумы.

— Да, — сказал Кзума и закивал головой.

— Вот видишь, — сказала женщина. — Мейзи тоже даст своему дружку чаю.

— Дашь ему чаю? — спросил мальчик у Мейзи.

— Дам.

— И маминого пирожного?

— Конечно, — сказала мать.

— Ладно, — сказал мальчик и пошел за матерью.

— Я не был уверен, что это ваш дом, — сказал Кзума.

— Я рада, что ты пришел, — сказала Мейзи.

— А твоя белая?

— Она добрая. Заходи.

Кзума прошел за ней в маленькую комнатку, где провел прошлую ночь.

— Поел? — спросила Мейзи.

— Да.

— Чаю хочешь?

— Да.

Мейзи ушла за чаем. Кзума сел на кровать. Ему уже было лучше. С Мейзи всегда так. Она его понимает, и ему от этого лучше. Но забыть горняка, который плевал кровью, он не мог. До сих пор слышал его кашель, видел выражение его глаз.

Мейзи вернулась с чаем. Принесла и маминых пирожных.

— Это подарок от белой женщины, — сказала она с улыбкой.

Кзума улыбнулся в ответ. Так с Мейзи всегда — она смеется, и смех ее нельзя не поддержать, улыбнется — и нельзя не улыбнуться. В ней есть тепло, и оно проявляется в ее смеющихся глазах, оно согревает.

Мейзи налила ему чая.

— Что с тобой? Ты какой-то печальный.

— Я сегодня видел одного, он плевал кровью, — и рассказал ей про человека с женой и двумя детьми, и что он должен был восемь фунтов.

— Ты потому и печальный?

— Не знаю. Он собрался умирать и был счастлив, потому что у него были деньги заплатить за дом для жены и детей.

— И ты поэтому печальный? — спросила она опять.

Он глядел на нее, не зная, что сказать.

— Ты очень добрый, Кзума, ты мне очень нравишься, — сказала она, ласково глядя на него.

Кзума прочел в ее глазах нежность и отвел взгляд.

— Ты мне очень нравишься, Мейзи, очень, но…

Мейзи улыбнулась.

— Да, я знаю.

— Нет, не знаешь. Ты думаешь, мне хочется ее побить, а это не так, она не для меня, я знаю. Но сделать ничего не могу. Она занозой засела во мне. Я пс тронул тебя, потому что знаю: она во мне как заноза.

— А в ней как заноза сидит зависть к белым.

— Да.

— Мне очень жаль, Кзума.

— Но ты мне нравишься, Мейзи. Благодаря тебе я смеюсь. Когда мне тяжко, я иду к тебе. Ты хорошая, и я это знаю. Но если бы мне улыбнулась она, я бы заболел, так сильно к ней тянет.

Мейзи глянула в окно.

— Ты устал, Кзума. Приляг.

Кзума растянулся на постели и закрыл глаза. После этого разговора с Мейзи ему стало гораздо легче. Уже не так мучило чувство, что он ее обманывает.

Наступило долгое молчание. Мейзи все смотрела в окно. Кзума лежал с закрытыми глазами, на него снизошел покой. И вдруг вспомнил про Дладлу.

— Лию выдает Дладла, — сказал он, не открывая глаз.

— Дладла? А ты откуда знаешь?

— Мне Йоханнес сказал. Дладла вчера напился и расхвастался Йоханнесу.

— Лия знает?

— Нет.

Опять между ними пролегло молчание. Мейзи подошла к кровати. Постояла, глядя на него сверху вниз. Он открыл глаза и тоже посмотрел на нее.

— Кончу поскорее работу, а потом пойдем и предупредим Лию.

— Ты видела ее, когда она клялась добраться до того, кто выдает ее?

— Мы должны ей сказать. Теперь закрой глаза и поспи. Тебе нужно отдохнуть, а то к началу работы будешь совсем вымотанный. Ну, закрывай глаза.

Мейзи коснулась его лба прохладными, утешающими пальцами. Они задержались там секунды на две, потом она отняла руку.

— Спи, — повторила она и вышла, плотно притворив за собою дверь.

Зимние сумерки уже сгущались, когда они шли в Малайскую слободу предупредить Лию. Говорили они очень мало. Мейзи была как-то необычно мягка и покорна. Смех и радость, обычно не покидавшие ее, словно испарились.

Чем ближе они подходили, тем ярче вспоминалась Элиза. Он не думал о ней после того, как в воскресенье утром они с Мейзи уехали в Хоопвлай, где ему было спокойно и радостно. Но чего-то в этой радости не хватало. И теперь он понял: мешало сознание, что всю радость подарила ему Мейзи, а не Элиза.

А ему было нужно, чтобы это была Элиза. Потому что ему вообще нужна Элиза. Если б только Элиза смеялась, как Мейзи, и танцевала, как Мейзи, и всюду водила его с собой, как Мейзи, вот тогда счастье его было бы полным. Работы он не боится и мог бы обставить жилище не хуже, чем у того белого. Но она не такая, как Мейзи. Не смеется, не танцует. И он слишком сильно ее любит. Он смотрел на Мейзи и жалел, что не любит ее. Но любил он и хотел Элизу.