— Мейзи!

Она остановилась, поджидая его, очень юная и очень желанная, и глаза светятся смехом.

Он заглянул в ее глаза. Глаза смеялись ему, и он улыбнулся.

— Ты хорошая, — сказал он и обнял ее.

Наклонился к ней. Она откинулась назад, изучая его лицо. Ее глаза уже не смеялись, и она медленно покачала головой.

— Нет, Кзума. Ты думаешь не обо мне, а о ней.

Она высвободилась и пошла дальше, не отрывая глаз от травы.

Кзума хотел сказать, что это не так, но знал, что она почувствует ложь. И молча пошел за нею.

Они были уже близко от поселка. Уже ясно видны были дома. Во дворах и между домами двигались люди. С этого конца жили почти сплошь цветные, африканцы же селились на том, дальнем, конце. Африканцам не нравились предоставленные им районы, и к тому же там уже некуда было втиснуться, поэтому белые стали строить поселки на дальних окраинах Йоханнесбурга в надежде постепенно покончить с Вредедорпом и Малайской слободой. Именно таким образом многие районы и перестали существовать.

Лет через пять или через десять от Малайской слободы, может быть, останется одно название. Может быть, даже Вредедорп, где бьется сердце темнокожего населения города, станет лишь сказкой, рассказанной на ночь ребенку, который потом сможет вспомнить только разрозненные клочки ее. Да, может быть, через пять лет так и будет.

Они шли мимо домов, мимо работающих мужчин и женщин и играющих детей. Их разделяло молчание. Молчание наступало и раньше, но то было молчание друзей. Сейчас они молчали как чужие. Кзума чувствовал, что обидел ее, и не знал, как исправить дело. От этого было больно.

— Гляди! — вскричала Мейзи.

Она подбежала к нему, взяла под руку, указала. На том берегу реки голый по пояс мальчик гнал стадо коров. Кзума рассмеялся.

— Тебе бы в деревне жить.

— А тебе здесь разве не нравится?

— Очень даже нравится, — ответил он, и в голосе его звучал смех.

Она подняла голову и увидела, что смех не только в его голосе, но и в глазах. И ее глаза засмеялись в ответ.

Время близилось к полуночи. Последнее такси было переполнено. Мейзи пришлось сесть на колено Кзумы. На заднем сиденье такси их оказалось восемь человек — не пошевелиться.

День прошел так быстро — они и не заметили, и опоздали на последний автобус. Друзья у Мейзи оказались отличные. Смеха в них было не меньше, чем в самой Мейзи, и Кзума быстро почувствовал, будто знаком с ними всю жизнь.

Приняли они его как постоянного друга Мейзи, и она все поглядывала на него и ждала, что он станет отрицать, но он не сказал ни слова. Его угостили пивом — не таким, какое варят в городе, а местным, своего изготовления. И все много говорили, и Мейзи все время была с ним рядом.

Все забылось — Элиза и Лия, Папаша и Опора, и рудник, и все, что связывало с городом. И Мейзи, казалось, вовсе не была связана с городом. И было много смеха, свободного, счастливого, как в прежнее время в деревне.

О деревне говорили много, потому что друг Мейзи-ной приятельницы сам пришел из тех мест и очень их любил. Он поговаривал о том, чтобы вернуться туда, когда будут деньги, и купить участок земли. Но его женщина в эти минуты смотрела на него, как мать смотрит на ребенка, играющего водой.

А Кзума, согретый их радушием, разнежась от пива, чувствуя под ладонью плечо Мейзи, заговорил о своем доме, своих родных. О том, как красиво утро в вельде, когда встает солнце, и поют птицы, и мычат коровы — просятся на пастбище, и о том, как добра была его мать и как силен был отец, когда сам он и его братья были маленькими, и как охотились на зайцев, и обо всем, чем он занимался в детстве.

А потом пришли еще люди, и лилось пиво, и были песни, и смех, и танцы. Он танцевал с незнакомыми. Заговаривал с ними, а они с ним, и Мейзина подруга обняла его за шею и велела взять на руки. А Мейзи смеялась и так же обняла подругиного парня. И все хлопали в ладоши и смеялись. Мужчины подхватили женщин на руки, стали в круг, круг все ширился, пока комната не стала тесна, а тогда высыпали во двор.

И там стали в круг, и женщины запели, а остальные хлопали в ладоши и топали ногами. А потом одна пара вышла на середину круга и танцевала.

Когда они устали, опять полилось пиво, и танцы продолжались. Один из мужчин принес с собой гитару, другой гармонику. Народу все прибывало. Женщины принесли закуски и пива, еды и питья было вдоволь. И псе это время ему светило смеющееся лицо Мейзи и ее горящие глаза. И Мейзи была с ним рядом, полная смеха и счастья, и дарила смех и счастье ему.

И среди всего этого он взял Мейзи за руку, и они пошли к реке. Светила луна; и они почему-то смеялись. И смех их не умолкал, а разливался по всей реке.

Потом пришли остальные — искать их, и тогда они спрятались, и их долго не могли найти. А когда нашли, подняли на плечи и зашагали к дому, с песней.

И опять лилось пиво. И жизнь была хороша, потому что пиво было местное, а не та городская отрава, от которой только пьянеешь, а радости не прибавляется.

А потом Мейзи трясла его и тормошила и твердила, что пора на автобус. Они надели пальто, и все пошли провожать их к автобусу. Но автобус уже ушел, а следующий был только утром.

Мейзина подруга предложила — пусть ночуют у них. Но Мейзи сказала — нет, и объяснила, что завтра ему очень рано нужно быть на руднике. Сам он бахвалился, что это не страшно. Он остается. Но Мейзи выдержала характер и прямо заявила ему, что он пьян. И они выпили еще пива.

А потом нашли последнее такси.

И вот Мейзи, в битком набитом такси, сидит у него на колене. Ему жаль, что все кончилось. Хорошо было. Ему так хотелось, чтобы так все шло и шло. Мейзи обняла его рукой за шею. От этого стало лучше.

Такси сорвалось с места и ринулось в ночь, к Йоханнесбургу. На этот раз весь путь занял всего час.

Когда они вышли, Кзума понятия не имел, где они, и нисколько этим не интересовался.

— Я пьян, — объяснил он Мейзи.

— Я за тобой пригляжу, — сказала она и взяла его под руку.

Он улыбнулся. Раз Мейзи за ним приглядит, все будет в порядке. В этом он был уверен.

Очень скоро она свернула в какой-то проулок и велела ему подождать, пока она отворит дверь. Потом ввела в маленькую комнату. Закрыла дверь и включила свет. Он поглядел на электрические лампочки. Свет белого человека.

— Мы где?

— В моей комнате. Я здесь работаю. Тебе лучше поспать здесь, а утром я тебя разбужу на работу.

Он подошел к кровати и сел. Оглядел комнату. Похоже, как у того белого. А может, и нет. Он видел неясно. Все двигалось. Как будто двигалась его голова. Он схватил ее обеими руками и попробовал остановить. А она не останавливалась.

— Ляг, — сказала Мейзи.

Он послушался. Стало лучше, все по-прежнему двигалось, но медленнее. Только стали закрываться глаза.

— Мейзи.

— Да?

— Поди сюда.

Она подошла. Он протянул руку. Она взяла ее и потрепала.

— Ты от меня не уйдешь?

— Нет.

— Ты за мной приглядишь?

— Да, пригляжу.

— Это хорошо, — сказал Кзума и уснул.

Мейзи его раздела, себе постелила на полу. Постояла минутку, глядя на него, и выключила свет.

— Вставать, Кзума! Вставать!

Он перекатился на другой бок и открыл глаза.

— Еще темно, — протянул он недовольно.

— Тебе идти на работу, — сказала Мейзи.

Кзума сел и протер глаза. Вспомнил вчерашний вечер. Он в комнате Мейзи. Вчера провел с ней весь день. В голове постукивало, но пиво вчера было хорошее, гак что это не мешало.

Одевайся, сейчас принесу тебе поесть, — сказала Мейзи и вышла из комнаты.

Кзума оделся, оглядел комнату. Приятная комната, чисто женская. И заметил постель на полу.

Вошла Мейзи, принесла чашку горячего кофе и тарелку с хлебом и мясом.

— Ты спала здесь? — спросил Кзума, указывая на пол.

Она кивнула и сказала:

— А ты поторопись.