— Мейзи!

— Да.

— Почему, когда любишь человека, так бывает?

— Может, потому, что любишь не того человека, — ответила Мейзи, не глядя на него.

— Но если иначе не можешь?

— Знаю. Я вот не могу… А она?

— Не знаю.

— А ты бы спросил.

— Это трудно. С тобой я могу говорить. А с ней — нет.

— Ведь она пришла к тебе тогда ночью. Я в том смысле, ты звал ее прийти?

— Я не звал ее. Она пришла сама.

— Она тебя любит, Кзума.

— Как это может быть? — спросил он и строго посмотрел на нее.

— Бывают такие люди.

— Ты не такая.

— Я не Элиза. И ты меня не любишь.

— А ты?

Мейзи подняла на него глаза. Губы ее сложились в горькую улыбку, но в глазах был смех. Она медленно покачала головой.

— Любишь меня? — не отставал Кзума.

Кзума смотрел вдаль, на неоновые огни, бросавшие в полумрак многоцветные рекламы.

— Для меня это очень важно, — сказал он. — Для меня очень важно, что ты меня любишь, потому что ты — хороший человек, и я могу тебя понять и говорить с тобой.

— А для меня? Думаешь, мне очень приятно смотреть, как ты за ней бегаешь? Очень приятно, что приходишь ко мне, только когда она тебя прогоняет? А ты говоришь, что если я тебя люблю, это хорошо. Катись ты знаешь куда!

Мейзи бегом пересекла улицу и свернула в какой-то переулок. Он хотел догнать ее, но мешали машины и толпы прохожих. Он остановился на обочине. Элиза всегда на него сердится. А теперь вот и Мейзи рассердилась.

Он пожал плечами и побрел к дому Лии.

Лия была одна, под хмельком, глаза ее радостно поблескивали. На ней было веселенькое платье, голубое, с красными и белыми цветами, на голове пестрый платок. Лицо блестело от жира, которым она намазалась после мытья. В ушах болтались длинные стеклянные серьги, а сильную, красивую шею обхватывала нитка мелких стеклянных бус. Очень она была красива сейчас, когда стояла на веранде, такой красивой Кзума ее еще не видел. И всех призывала любоваться ее сильной, щедрой красотой.

Кзума загляделся на нее.

— Ну и ну! И откуда такие берутся?

Лия рассмеялась. Глубоким, счастливым, сильным смехом. Спросила хвастливо:

— А туфли мои новые видел?

— Нет. Покажи!

Она сошла на тротуар и показала. Туфли были черные, блестящие, на низком каблуке, и притом новые.

— Хороши?

— Да.

— Покажи мне, Лия! — крикнула соседка из дома напротив.

Лия сошла на мостовую.

— Идите смотреть Лиины новые наряды! — крикнула соседка.

Люди выходили из домов, звали соседей. Чуть не все обитатели ближних домов вышли смотреть Лиины обновки. Чтобы им было виднее, Лия стала прохаживаться взад-вперед, подражая белым модницам Йоханнесбурга. Она покачивала бедрами, пыталась изобразить бальные па. Люди радостно ржали. Жеманясь, она уперла левую руку в бок, а в правой держала воображаемый мундштук с сигаретой, стряхивала воображаемый пепел и улыбалась снисходительной, прямо-таки белой улыбкой.

На улице показался пьяненький старый Папаша. Он увидел Лию, и глаза его распахнулись от удивления, а потом вдруг вспыхнули. Он весь подобрался, принял надменный вид. Поправил воображаемый галстук, похлопал воображаемыми перчатками, покрутил воображаемую трость. Потом огляделся по сторонам, откашлялся и, двигаясь по более или менее прямой линии, подошел к Лии и отвесил ей низкий опереточный поклон. Лия, продолжая играть воображаемой сигаретой, чуть заметно кивнула и протянула ему руку. Кривляясь и паясничая, он опустился на колени и поцеловал протянутую руку. Но когда он стал подниматься, из-за выпитого пива не выдержал благородную позу и растянулся плашмя. Люди кричали, хлопали. Кзума держался за бока, по щекам у него текли слезы. Чуть дальше Мейзи — она только что появилась — без сил сидела на краю тротуара.

Лия с каменным лицом стояла над Папашей, не убирая протянутой руки. Светская дама, да и только. Папаша встал, поправил призрачный галстук, похлопал себя незримыми перчатками, покрутил несуществующую трость и снова отвесил поклон.

И тогда Лия жестом, полным достоинства, взяла его под руку. Он надел шляпу, которой не было, и под руку — леди с сигаретой, джентльмен с тросточкой, каким-то чудом держащийся на ногах — они стали прохаживаться по улице.

Люди хохотали, орали, хлопали. Но знатная леди и джентльмен не обращали на них внимания. Изредка то она, то он кивали и улыбались снисходительной улыбочкой и проделывали каждый свой номер — она играла сигаретой, он крутил трость. И так, под гром аплодисментов, эта благородная пара исчезла в доме.

Через несколько минут Лия вышла на веранду и объявила, что леди и джентльмен уехали, а она всех приглашает на вечеринку. Приглашение было принято с восторгом, и люди разошлись по домам — наряжаться.

Мейзи встала и подошла к Кзуме.

— Ты ей сказал про Дладлу? — спросила она.

— Нет.

— Я скажу.

Кзума смотрел в конец улицы. Там из-за угла только что показалась Элиза. Медленно шла к дому. Мейзи проследила за его взглядом, потом резко отвернулась и вошла в дом. Кзума, оставшись на веранде, смотрел на приближающуюся Элизу.

Хотелось пойти к ней навстречу, но он не решался. Она была прекрасна, когда шла вот так по улице, чуть покачиваясь, высоко держа голову. Вот какой должна быть его женщина. Он готов был стоять и смотреть на нее без конца. Мог бы всю жизнь смотреть на ее гордую грудь и крепкие ноги.

Элиза заметила его и махнула рукой. Кзума не поверил глазам. Этого не может быть. Но нет, она махнула. Он соскочил на тротуар с нетерпеливой улыбкой. Но к ней не пошел. Ждал. Она опять махнула. Да, ему! Он побежал к ней. Она ему улыбалась. Он взял ее за руку.

— Привет, Кзума. Я рада тебя видеть. Ты на меня больше не сердишься? — Голос был нежный, милый.

Хорошо было смотреть ей в глаза и видеть, что она рада ему.

— Я не сердился, — сказал он.

— Я тебя очень огорчила.

— Это ничего, — сказал он. — Давай понесу твою сумку.

Он отобрал у нее сумку. Она с улыбкой взяла его под руку. Чуть прижалась к нему, и в глазах ее были тепло и любовь, и Кзума был счастлив. Все остальное забылось. Элиза с ним, опирается на его руку, и он чувствует тепло ее тела и в голосе ее нежность. Что из того, что когда-то она его обидела? Сейчас она с ним, и прильнула к нему, и на губах ее улыбка, а в глазах свет. Сейчас — только это и важно. Не вчера, не вчерашнее.

— Это ничего, — повторил он твердо.

Элиза потрепала его по руке.

— Это было очень дурно, — сказала она.

— Нет, — возразил он. — Если мужчина любит женщину, значит — любит, вот и все. Ничего тут нет ни дурного, ни хорошего. Есть только любовь. Что плохо, так это если мужчина любит женщину, а она его нет. Но если он любит ее, а она его, тогда плохого быть не может. А я тебя так люблю, что тебе меня любить не может быть плохо.

Он ждал, с тревогой глядя на нее. Взгляд ее смягчился, она крепко сжала его руку.

— А если мужчина любит женщину, а она его не любит, почему это плохо?

— Потому что мужчина тогда страдает.

— А может, та женщина для него не годится.

— Может быть. Но когда мужчина любит, он любит.

— И ты будешь счастлив, если я буду тебя любить?

Они остановились перед домом. В глазах Кзумы она прочла ответ на свой вопрос. И в этом ответе была такая сила чувства, что она не могла оторвать от Кзумы глаз. Он увлек ее, как увлек в субботу ночью. Казалось — они одни на свете. Только он и она во всем огромном мире.

— Ты меня не звал в субботу, а я к тебе пришла. Почему? И я всегда с тобой ссорюсь. Почему? А когда тебя нет, ты мне нужен. Почему? У мужчины и женщины всегда так. Ты мужчина. Тебе бы знать. Слушай, Кзума, я твоя женщина. Хочу я того или нет — но это так. И я не могу иначе. Просто я твоя женщина. Но ты должен быть со мной сильным, потому что я плохая.

Она цеплялась за его руку. Дрожащие губы улыбались, а в глазах блестели слезы.

— Тебе столько всего нужно, а зачем? Вещи белого человека, и вдобавок мужчина, который умеет читать книги и говорить с тобой на языке белых. Вещи я мог бы тебе подарить, если работать как следует. Но книги читать я не умею и говорить на языке белых тоже не умею. Ну и что?