С дороги, из-за изгиба холма, послышался низкий рев. Она резко села. Неужели она, идиотка, не заметила «железного коня», спускавшегося с холма напротив и пересекавшего деревню? Это же надо, ждать все утро и не заметить! Никаких сомнений, это мотоцикл. Дрожа, она поднялась с шезлонга и повернулась к калитке. Сейчас, уже сейчас она окажется в его объятиях! Победный рев слышался все отчетливее, и ей показалось, что она умрет от счастья. Ее мышцы, каждая клеточка ее тела, сама кровь, казалось, застыли. Взревев еще громче, мотоцикл подъехал к калитке и остановился. С него слез молодой мужчина в воротничке священника, которого она никогда раньше не видела.

— Здравствуйте, — бессмысленно обратился он к ней. — Чудесный денек!

У нее не было сил ответить ему.

В воцарившейся тишине из гостиной «Горного отдыха» послышался удар гонга, возвещающий о ленче.

Когда она появилась в дверях, все уже сидели за столиками. Миссис Дейли поправляла прическу, мистер Дейли приглаживал усы, Элеонор стреляла глазками по сторонам, словно выискивая повод посмеяться. Доктор Лернер бесстрастно перелистывал меню, а напротив сидел обманщик с воротничком пастора — молодой, прыщавый, худой, застенчивый, неуверенно улыбающийся.

— Элизабет, — сказала вернувшаяся с кухни миссис Джири, — это отец Хиггинс. Он приехал на праздник урожая и на ночь остановится здесь.

— Верно, — улыбнулся отец Хиггинс и повторил свое бессмысленное «здравствуйте».

— Здравствуйте, — ответила Элизабет и села справа от миссис Джири.

Все принялись за еду, и миссис Дейли вежливо поинтересовалась:

— Вам уже лучше, дорогая?

Элизабет не ответила.

— Мисс Уайкхем была очень больна, — пояснила миссис Дейли отцу Хиггинсу.

— А, все мы иногда болеем, — вставил мистер Дейли и, сам не зная почему, подмигнул Элизабет.

Отец Хиггинс кивнул и улыбнулся и супругам Дейли и Элизабет в надежде угодить всем. «Что-то тут не так», — подумал он. Эта мисс Уайкхем пугала его — она выглядела как-то угрожающе, так, словно в любой момент могла взорваться. Она явно несчастна, и он мог бы попытаться помочь ей, утешить… Выдавив улыбку, он неуверенно произнес:

— Чудесная погода.

Элизабет рассеянно смотрела на него, пытаясь представить на его месте Яна. Отец Хиггинс опустил глаза и покраснел. Его слова наконец дошли до нее, она пожалела его и ответила:

— Да, конечно.

«Извините, мистер Хиггинс, за мою невнимательность… — мысленно добавила она. — Боже, как жадно он ест!

— Мистер Хиггинс, мистер Хиггинс, — заговорила Элеонор, — знаете, что сделал вчера доктор Лернер?

Их всех словно осветили прожектором. В его ярком свете отец Хиггинс окончательно смутился и сбивчиво ответил:

— Нет, Элеонор, не знаю.

— А вы знаете, мисс Уайкхем? Уже, наверное, слышали?

— Я слышала смех.

«Высокомерная сучка», — зло подумала миссис Дейли.

— О, — поспешно отозвался мистер Дейли, — в этом нет ничего интересного, право…

«Что-то будет, — подумала Элизабет, — они похожи на сдуваемых ветром птиц».

— Ни за что не догадаетесь, — верещала Элеонор.

— Уверена, отец Хиггинс не догадается, — вмешался визгливый голос миссис Дейли. — Мужчины все одинаковы, дорогая.

— Это было потрясающе! — взвизгнула Элеонор.

— Так что же он сделал, Элеонор?

— Ты же знаешь, ма, ты была здесь.

— Что он сделал? — строго повторила миссис Джири.

— Он нас загипнотизировал, — голос Элеонор вдруг приобрел мечтательный оттенок. — Он заставил миссис Дейли сказать, чего она боится больше всего на свете — родить ребенка. А мистера Дейли он заставил сказать, о ком он думает. Оказалось, это я. Мне же он сказал, что у меня нет секретов. Он сказал, что у мамы тоже нет тайн, и что ей часто хочется распустить волосы, но она думает, что будет некрасиво, и никогда этого не делает.

«А если бы я тоже была там?» — подумала Элизабет и живо представила себе следующий диалог:

«— Чего вы боитесь, мисс Уайкхем?

— Да всего… Особенно Яна.

— О чем вы думаете, мисс Уайкхем?

— О Яне.

— Что вы хотите больше всего, мисс Уайкхем?

— Яна, Яна, Яна…»

Повисло неловкое молчание, только миссис Джири и доктор Лернер казались спокойными.

— Боже, какой вздор! — воскликнула Элизабет в полной тишине.

«Это просто абсурд! — думала она. — Если бы Ян был здесь, она бы не вела себя, как истеричная школьница, кожу которой царапал при каждом обороте земной шар».

Мистер Дейли встал из-за стола, потянулся, сел за пианино и, подпевая себе хриплым баритоном, заиграл анданте так, словно это была игривая «шутка» Баха.

— Прекрасная вещь, — заметил он, прерывая игру. — Жаль только моя астма не позволяет исполнить ее достойно.

— Кто хочет помочь нам с отцом Хиггинсом украсить церковь? — как ни в чем ни бывало, спросила миссис Джири.

Остальные с сомнением посмотрели на слепящий солнечный свет за дверью и стали перешептываться. В конце концов все ушли. Все, кроме Элизабет и доктора Лернера. И она от него сбежала.

Элизабет пошла через пронизанный солнцем сад к эвкалипту, возвышавшемуся опаловым куполом на фоне белого неба. Она старалась не спешить, уговаривая себя: не беги, не оглядывайся. Но, дойдя до своего шезлонга, девушка все же оглянулась. Доктор стоял на веранде, глядя на небо и набивая трубку.

Она опустилась в шезлонг. Последовать за ней сюда он не осмелится. Глубоко вздохнув, она рассмеялась. Откуда этот нелепый страх? Чего она боится? Того, что он опять будет задавать вопросы… Зачем ему спрашивать ее о том, о чем она не хочет говорить? Но все шло к тому, что вопросов не миновать. Она вспомнила, как утром он бродил за ее спиной, словно вил в неподвижном воздухе паутину, привязывавшую ее к шезлонгу, дереву, саду…

Где он сейчас? Она украдкой оглянулась. Доктор стоял среди маков на полпути к ней и, глядя на нее, улыбался. Медлительный, безжалостный, неотвратимый… Она отвернулась и стала ждать его приближения, как ребенок в темной комнате, услышав шаги, ждет, когда откроют дверь.

— Могу я посидеть здесь немного?

Чувствуя себя беспомощной жертвой, она еще больше вжалась в шезлонг и тихо ответила:

— Если хотите.

«Агония», — подумал доктор Лернер, садясь на землю. Агония на фоне зачарованного ландшафта. Она страдает, для нее это агония… Он поднял прутик и стал царапать им землю.

— Каким огромным кажется все, на чем сосредоточиваешь внимание, — заметил он.

— Действительно, — холодно ответила она. — Как бы вам понравилось быть муравьем или кем-то еще более крошечным?

Прутик прочертил четыре линии, выходящие из одной точки. «Паук, — подумала она, — или цветок». Детский рисунок цветка… Память ее вернулась в «Холтон», к резному орнаменту на парте.

— Что это? — робко спросила она.

— Чудовище взрослых. Распадающийся атом.

Элизабет снова почувствовала наползающий страх.

— Почему вы все время говорите об атоме? — воскликнула она. — Утром в саду и сейчас… Это…

Внезапная мысль потрясла ее: это Ян, это почти тот глупый крестик, которым он подписывает свои телеграммы. Она снова бросила взгляд на дорогу — на ней не было никакого движения.

Доктор Лернер молча дорисовал атомный взрыв, и на земле не осталось ничего, кроме крошечных гор и бездн, посреди которых извивался дождевой червяк.

Она вспомнила смех, донесшийся до нее прошлой ночью, и разговор за ленчем.

— Вы действительно их загипнотизировали? — неожиданно для самой себя спросила она.

Скажи он «да» или «нет», ее презрительное отношение к «подопытным» все равно бы не изменилось, но он ответил иначе:

— Мозг можно заставить делать лишь то, что в нем и так заложено.

«А он умен», — нехотя признала она. И вдруг почувствовала облегчение. Надо внушить Яну желание приехать. И тогда он примчится сюда, слезет с мотоцикла, повернется к ней и крикнет: «Привет, Лиз!». Да, именно так. А если он сделает что-то другое или не произнесет одного из этих двух слов, случится нечто ужасное. Все пойдет не так, мечты не сбудутся… Но он должен, должен приехать. А потом… Ее мысли устремились в будущее: жизнь вместе, кровать, диван, трава, вместе, одни, поляна, Курраджонг… Курраджонг? Но и в «Горном отдыхе» наверняка найдется поляна. Ее глаза обежали поросшие лесом холмы. На ветку эвкалипта прямо над ее головой села птичка и просвистела что-то вроде: «Чистое счастье! Чистое счастье!» Элизабет нервно рассмеялась, и по ее щекам покатились слезы.