Войдя в пафос, я даже начал импровизировать, почему необходимо, не ожидая окончания войны, объявить землю общенародным достоянием, отобрать немедленно от помещиков и передать до возвращения солдат с фронта в ведение земельных комитетов, избираемых на местах при каждой волости.

В самый разгар моей речи к нашему собранию подошла группа штабных офицеров во главе с начальником дивизии Музеусом.

Игнатов прервал меня и скомандовал:

— Смирно!

Солдаты, рассевшиеся на траве, вскочили для отдания чести.

Музеус поздоровался. Велел продолжать вести собрание, а сам присел около стола. Присутствие Музеуса меня смутило. Я потерял нить начатой речи, но затем взял себя в руки, выправился и продолжал говорить дальше, причем как раз в этот момент коснулся образования крупных помещичьих землевладений в период царствования Екатерины.

Когда я кончил, со лба градом катился пот. Но наградой мне были дружные аплодисменты солдат, отчего я почувствовал большое удовлетворение.

Выступило еще несколько солдат, соглашавшихся со мной.

— Правильно, — говорили они, — что землю надо немедленно отобрать от помещиков, с разделкой повременить, чтобы не было никаких осложнений.

Проговорили часов до двух дня.

По окончании прений одним из солдат было внесено предложение, прежде чем выбрать депутата, составить наказ от дивизии.

Избрали комиссию по составлению наказа. В состав комиссии вошел Игнатов и я и по одному представителю от каждого из полков и артиллерийских частей.

Следующее собрание назначено на другой день в девять утра.

Сначала были заслушаны предложения солдат, что надо внести в наказ. Скупы на предложения были солдаты, но зато они все дружно высказывались за то, чтобы немедленно взять землю у помещиков. В конце концов, весь наказ пришлось составлять лично мне уже без комиссии, а на комиссии лишь доложить на следующее утро перед общим собранием.

На другой день в девять часов утра читали наказ. Громом аплодисментов утверждался каждый прочитанный пункт.

— Правильно! Верно! Вот это так и надо! Хорошо!

После чтения один из солдат внес предложение дополнить наказ пунктом, чтобы, кроме отобрания земель от помещиков, отобрать и заводы от капиталистов и дома от домовладельцев.

— Съезд крестьянский, — попробовал возразить Игнатов, — вряд ли эти вопросы станет обсуждать.

— Должен обсуждать! — упорно настаивал на своем внесший предложение солдат. — Какой же это иначе будет Всероссийский съезд, если не затронет других сторон нового строя?

Решили дополнить наказ.

Приступили к процедуре голосования.

— Предлагаю избрать простым голосованием, — предлагали одни.

— Нет, простым нельзя, — кричали другие. — Надо иным.

Согласились на последнее.

Заготовили кусочки бумаги, вырванные из блокнотов, роздали солдатам, на которых они должны были написать фамилию желательного кандидата, причем написанные записки должны были опускаться в принесенный откуда-то ящик; присматривать приставили специально двоих солдат.

— Давайте, сперва обсудим кандидатов!

— Называйте фамилии!

— Оленин! — закричали представители 11-го полка.

— Игнатов! — кричали в противовес штабные.

— Морозов! — кричали артиллеристы и т. д.

Кандидатов набралось двенадцать человек.

Игнатов зачитал записанные им фамилии кандидатов, подлежащих баллотировке, и еще раз спросил у собрания:

— Может быть полезно обсудить кандидатов, прежде чем за них голосовать?

— Ничего, мы теперь сами разберемся! — получил он в ответ.

Из урны вывалили на стол груду записок, которые президиум начал подсчитывать.

— Раз, два, три… десять… пятнадцать… тридцать… сорок пять… семьдесят… девяносто пять… сто двенадцать… сто тридцать четыре.

Пустых было одиннадцать записок.

— Сто тридцать четыре голоса за Оленина! — провозгласил Игнатов.

Солдаты снова вытянулись перед урной. Каждый подходил, крепко держа зажатую в кулаке записку, скрывая ее от других, осторожно вкладывал в ящик.

Открыли урну, считают. За Игнатова девять голосов, остальные записки пустые.

Голосуют Морозова. Тот получил три голоса.

— Довольно тянуть волынку, — закричали солдаты. — Ясно, что Оленин выбран. Ведь кто писал за одного, ясно, за другого писать не станет.

Игнатов проголосовал, стоит ли продолжать голосование. Единогласно приняли постановление закрыть баллотировку.

— Итак, выбран почти единогласно Оленин, — резюмировал Игнатов.

— Качать его! — закричали с разных сторон, и мое бедное тело несколько раз взлетало на воздух.

— Товарищи, пощадите, вы мне все кости переломаете! — взмолился я.

Не чувствуя под собою ног, дошел я до своей 10-й роты. Солдаты устроили мне бурную овацию, узнав, что я избран депутатом на крестьянский съезд.

— Смотрите, товарищ Оленин, не отрывайтесь от нас.

Глава VIII

Всероссийский крестьянский съезд

Сидя в вагоне поезда, везущего меня в Тулу, я обдумывал, как должен буду себя вести, как представитель солдат, на Всероссийском крестьянском съезде.

Надо организовать в единую группу всех представителей крестьян 11-й армии, чтобы от 11-й армии было объединенное выступление по вопросам о земле и о войне.

Съезд объявлен был официально на пятое мая, но надо думать, что делегаты с фронта запоздают… Очень хочется повидаться с родными, в особенности же повидать жену и захватить ее с собой в Петроград.

При посадке в Курске столкнулся с прапорщиком Трехсвятским, едущим из Тулы на фронт. Уже стоя на подножке вагона, я спросил Трехсвятского, что делается в Туле.

— И хорошо и плохо, — ответил Трехсвятский. — Хорошо, что идет чистка запасных полков. Плохо, что совершенно пала там дисциплина. Никаких занятий, ежедневное митингование, нежелание отправляться на фронт, прикрытое шкурными соображениями: мол, если нас отправят на фронт, то кто здесь будет завоевания революции защищать?

Третий звонок, гудок паровоза. Торопясь я пожал руку Трехсвятскому и вошел в вагон.

Большинство пассажиров из Крыма.

Купэ все заняты. Пришлось устроиться в коридоре.

В коридор вошла девушка лет двадцати, двадцати двух, в изящном лиловом платье, тоненькая, с карими глазами, немного вздернутым носиком. Осмотрелась по сторонам коридора. Нервно подернула плечиками, остановив свой взор на моей фигуре. Сделала несколько движений по коридору и громко позвала проводника.

Я заметил маленькую ножку, одетую в лаковую туфельку, и тонкий шелковый чулок. Внимательно посмотрел на ее стройную фигурку и поймал себя на грешной мысли, что девушка хороша.

Девушка прошла несколько раз по коридорчику, причем при приближении в мою сторону пытливо всматривалась в меня, стараясь осмотреть с ног до головы.

Я делал вид, что не замечаю взглядов девушки, задумчиво куря папиросу.

— Вы не знаете, — обратилась она ко мне, — скоро Тула будет?

— От Курска до Тулы около трехсот километров, — ответил я. — Этот поезд скорый. Делает в час в среднем километров сорок. Следовательно часов через семь-восемь будет в Туле. А вы разве в Тулу?

— Нет, я еду из Симферополя. Имела глупость еще на пасху поехать в гости к тетке. Туда ехала — мучилась, а сейчас еще больше.

— Какое же мученье? — удивился я. — Вы едете во втором классе, в купэ.

— В купэ, — передразнила она меня. — Если в этом купэ одни только лоботрясы сидят, малое удовольствие с ними ехать.

— Если вам не нравятся спутники, можете в купэ спать, а остальное время проводить в коридоре. Здесь меньше лоботрясов.

— Вы правы, — здесь только один! — и она расхохоталась.

Я укоризненно посмотрел на нее, не зная, обидеться мне или нет.

— Я очень просил бы вас не причислять меня к лику лоботрясов. Я еду с фронта, на котором, да будет вам известно, нахожусь почти три года. Для меня целое событие, когда удается на непродолжительный срок выбраться в тыл.