— Вы с фронта, правда, а не так, как мои там, — она показала на купэ, — из Крыма?

— Честное слово, с фронта. Если не верите, могу даже вам георгиевский крест показать. — И из бокового кармана я достал свой георгиевский солдатский крест и приколол булавкой к груди.

— Ах, какой вы интересный! Зачем вы такой нехороший бант сделали? Дайте, я вам поправлю. И потом, что это за булавка у вас такая? Это не булавка, а целая булавища. Подождите, я сейчас вам устрою.

Она отцепила у себя маленькую буланку, взяла в руки мой георгиевский крест, поправила бантик и с милым кокетством избалованной девочки приколола мне на гимнастерку.

— Мне очень интересно, что наконец-то я встретила настоящего офицера, боевого и прямо с фронта. А почему у вас такой крест странный? Я не видала таких. Как будто бы георгиевский крестик — беленький.

— Это у меня солдатский.

— Странно, у офицера и солдатский крест.

— Чего же странного? Я был солдатом, получил крест, а потом, за отсутствием других орденов, которыми можно было бы награждать солдат, меня произвели в офицеры.

— А вы совсем не похожи на солдата.

— Ну, еще бы, слава тебе господи, почти два года, как я в офицерских чинах пребываю.

— В отпуск едете? К жене?

— Не в отпуск и не к жене. Еду в Питер.

— В Петроград, — капризно протянула девушка. — Говорят, чудесный город, как бы мне хотелось там побывать, а тут изволь ехать в противную Самару. Вы себе представить не можете, что за гнусный город эта Самара.

— Нет, не знаю, — сочувственно ответил я.

— Гнусь, гнусь и гнусь! Только и есть хорошего, что Волга. А кроме Волги — купцы, прапорщики, Струковский сад, Николаевская улица и пыль, пыль, пыль…

— А что вы там делаете?

— Баклуши бью. Маменька мне женихов ищет, а я не хочу замуж выходить. Сама себе жениха найду.

— Теперь время революционное, — пошутил я, — и маменькам пора жениховье дело бросить.

— А какая у меня маменька! От такой тещи-то не поздоровится будущему муженьку!.

— Почему вы своих спутников по купэ лоботрясами назвали?

— Ну, как же, молодые, здоровые — и все время в тылу околачиваются, а главное — они даже не офицеры, а как их там называют… в союзе работают…

— Земгусары.

— Вот-вот, земгусары, и со шпорами. Героями себя воображают. А если бы вы посмотрели на них! Жуть одна! И вы представляете себе, что я от Симферополя эту муку терплю, вот уже сутки! — и девушка нахмурила тоненькие бровки. — А ведь в Туле и я выхожу.

— Вы, может быть, вперед в Самару заедете, а потом в Питер?

— К сожалению, не могу, тороплюсь.

— Зачем же вам в Туле выходить, раз поезд идет до самого Питера?

— Родных хочу повидать.

— Родных… знаю я этих родных! — погрозила она мне.

В этой болтовне доехали до Тулы. Я помог шутнице выбраться из вагона с ее многочисленными картонками

Решил остановиться у своего брата Василия Никанорыча, слесаря в трамвайном парке.

Дом, в котором живет брат, — общежитие рабочих трамвайного парка. Большой, шестиэтажный, с квартирами в одну, максимум две комнаты. Лифта нет. Поднялся на пятый этаж по узкой крутой лестнице. Брата дома не было, встретила его жена, Елена. Она очень обрадовалась моему приезду. Немедленно стала готовить чай и закуску. Предложила мне почистить себя с дороги и помыться. Я рассказал о цели своего приезда в Питер и что придется пробыть не меньше месяца.

— Я бы хотел найти себе комнату.

— А зачем тебе комната, живи у нас, — сказала Елена.

— Нельзя, голубушка, жена вероятно приедет.

— А ты уж жениться успел?

— Успел, Елена.

— Ну, тогда вот Вася придет, он скажет, где тут поблизости можно найти. А обедать милости прошу у нас.

— Очень благодарен. Если не будут кормить на Съезде, то попрошу вас взять меня в нахлебники.

Пришел Василий. Разговор пошел о Петрограде.

— Сейчас хорошо, Дмитрий, рабочим — лафа. Не то, что раньше было. Одно плохо: хлеба нигде без карточек не достанешь, да и по карточкам не всегда дают.

— Однако я видел в магазинах не только хлеб, но и пирожные и другие кондитерские изделия.

— Пирожное со щами есть не будешь. Его покупает буржуазная публика, а вот черного хлеба мало. Тебе придется прописаться и взять на себя карточку, иначе намучаешься.

— А зачем мне карточка? Я вероятно в столовой буду обедать.

— Зачем тебе в столовой обедать, обедай у нас, только карточку возьми, Елена будет на тебя хлеб брать.

— А настроение в городе какое?

— Да что настроение. Как революция произошла, так сначала все хорошо было. Потом финтить начали во Временном правительстве. Ты наверное читал, знаешь, что Милюков послал союзникам, что, мол, война до победного конца. Я так понимаю, что нам надо правительство свое, социалистическое, а министров-капиталистов долой.

— Ты мне вот что скажи, Василий: как у вас смотрят, какую нам республику надо иметь, и республику ли?

— Конечно, республику, и такую, при которой рабочим было бы хорошо, чтобы контроль над капиталистами.

— А я думаю, что нам хорошо бы установить такую республику, как, например, во Франции и Америке.

— Нет, нам надо другую республику — рабочую.

Я постарался перевести разговор на другую тему, так как чувствовал, что не могу спорить с Василием.

После обеда пошли искать квартиру. Во всем районе Васильевского острова, начиная 20-й линией, кончая 1-й, свободной комнаты не нашлось. Возвращаясь обратно Василий предложил мне пройти к взморью. На 22-й линии, в одном из больших домов на подъезде было наклеено объявление о сдаче комнаты.

Зашли.

Владелица квартиры, пожилая женщина, сказала, что сдается комната с мебелью, плата — пятьдесят рублей. Называя цифру, она смотрела на Василия Никанорыча, вид которого, очевидно, не внушал ей доверия.

— Я согласен, — заявил я. — Сколько вам задатку?

— За полмесяца вперед.

— Получите! — и я вручил ей двадцатипятирублевую кредитку.

На другой день я пошел на Всероссийский крестьянский съезд. Съезд помещался в Народном доме на Кронверкском проспекте.

Занимаются в Помещении Оперного театра, способного вместить до пяти тысяч человек. Фойе театра занято киосками в которых продаются революционные книги и брошюры. Почти над каждым киоском висят надписи, какая партия обслуживает посредством этого киоска своих членов. Тут же объявление о приеме в партии. Бросились в глаза киоски с вывесками: «Партия народной свободы» (конституционно-демократическая, т. е. кадетов) без лозунга, партия народных социалистов, с лозунгом: «Все для народа и все через народ», партия социал-революционеров, с лозунгом: «В борьбе обретешь ты право свое», партия социал-демократов, с лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь».

Я вступал в разговоры с людьми, обслуживающими киоски. Они спрашивали:

— Какой партии?

И, услышав, что беспартийный, предлагали немедленно записаться в члены их организации.

— Подожду, — смеялся я. — Дайте осмотреться.

— Лучше нашей партии нет, — говорил каждый из них.

В конце концов такие приглашения стали надоедать, точно находишься на каком-то базаре, где стараются всучить ненужные тебе вещи.

Разыскал регистрационное бюро, во главе которого оказалась длинная белобрысая девица лет тридцати пяти, с длинным носом, вспухшими веками и изумительно тощей фигурой.

Она посмотрела мой мандат, проверила в своих списках, полагается ли быть депутату от 3-й дивизии, и, найдя, что такому депутату быть положено и что это место еще никем не занято, написала мне сразу две карточки. Одну красную, гласящую, что я являюсь депутатом крестьянского Всероссийского съезда с правом решающего голоса, и другую зеленую, на право получения обедов и ужинов в столовой Народного дома.

От этой девицы я узнал, что делегатам можно получить и квартиру в общежитии.

Занятия съезда идут с десяти до двух часов дня, после этого перерыв на обед, затем опять с пяти и до восьми вечера.