– Прекратите пессимизировать! Ничего страшного со мной не случится! И вообще, я есть хочу. У вас тут спасителей человечества кормят?

– Кормят, – засуетилась Алла, – У нас всех кормят. Только очень специфической пищей.

Ужинали тушеной в рассоле картошкой с соленьями. На рассоле же Алла испекла хлебообразные лепешки. Просеивая поеденную червями муку, закрывали глаза, чтоб не видеть, что собираемся потреблять. Зато запивали ужасно вкусным смородиновым компотом. И целую банку розового варенья слопали. В целях нанесения наибольшего ущерба имуществу тюремщиков. Из-за всех этих вкусностей я вспомнила свою маму и вдруг поняла, что, нам всем просто необходимо, чтобы к Хомутову вернулась жена. Если бы у моей мамы в подвале завелись посторонние, думаю, она бы сразу же это заметила. Если бы её любимое варенье кто-то нещадно истреблял, не как деликатес, а как обычную пищу, она бы подвал по кирпичикам разобрала, но продукт от поругания спасла. Не от жадности. Из любви к прекрасному. Прекрасное варенье должны потреблять прекрасные люди в прекрасной обстановке и прекрасными, маленькими дозами… Я поделилась своими мыслями с сокамерницами, и все мы стали крепко держать кулаки за то, чтобы г-жа Хомутова немедленно решила вернуться к супругу. Как настоящая хозяйка она тут же полезет проверять своё продуктохранилище.

С моим переездом решили повременить еще сутки: вдруг Кир прибежит, или Хомутова придет варенье спасать, или кто-то из сыщиков догадается в гости заглянуть. А, если нет, то отправлюсь я завтра в добровольную ссылку, в холодную камеру-одиночку. Вообще-то, мне категорически не хотелось туда идти. Но нужно же было хоть как-то увеличивать шансы на успех. Я очень надеялась, что не одни мы такие ненормальные. Кто-то еще просто обязан был забрести в эти края. Может, режиссерша решит прочесть ксерокопию рукописи и обо всем догадается… Может, какой-то случайный сантехник набредет на дверь с не задвинутой щеколдой и заинтересуется. В конце концов, раз мы нашли, значит и кто-то еще найдет. И он, нашедший, должен стать спасителем, а не, подобно мне, очередной жертвой. Ради этого я готова была отправиться на свой необитаемый остров.

Как ни старались, устроить человеческий костер мы так и не смогли. Газет было жалко и сгорали они моментально. А подходящих дров не было. Решили пока просто сушить доски стеллажей над плиткой. Может, еще загорятся.

– Приступаем к музыкальным упражнениям! – скомандовала я. И все мы переместились в темную часть помещения. Тут же выяснилось, что в этом подвале совершенно нечем стучать по трубам. Прямо абсолютно не оборудованный для приличных занятий подвал! Доски не звучали абсолютно. Гулко грюкали, передавай трубе очень слабую вибрацию. Банки стучали звонко, весело, легко… Но как-то уж слишком локально. Сама труба оставалась почти полностью спокойной. Звук, наверняка, не пересекал злополучной черты перекрытия.

– Есть! – громко закричала я, мысленно посылая благодарности всем сапожникам мира, – У нас есть чудесный инструмент! Понимаете, мои сапоги снимаются настолько тяжело, что я даже в гостях остаюсь обутая…

Актрисы испугано переглянулись, не понимая.

– Я не сняла сапог, придя к Хомутову! Не влезла в его мягкие войлочный тапочки, которые не то что стучать по трубам, они даже топать по-человечески не умеют. Поэтому и шару смотреть я пошла в сапогах, и к вам сюда в них попала… Ведь это ж какое везение!

Алла покосилась на свои фирменные кросссовки, Лариса придирчиво обсмотрела свои модные ботиночки.

– А на моих шпильках настоящие, металлические, набойки! Понимаете теперь, к чему я это? Понимаете?

С этими словами я схватилась обеими руками за трубу и любезно предоставила девушкам свою ногу. Чудом не оторвав мне ступню, актрисы все же справились. Звук получался прекраснейший. Громкий, четкий стук, заставляющий всю трубу едва заметно подрагивать и недовольно гудеть. Только бы перекрытия не заглушили и такие звуки. Я разулась, встав на картонку, и мы с Аллой принялись выстукивать на трубах всевозможные ритмы. Даже в специфическое «Угадай мелодию» умудрились поиграть. Одна из нас выстукивала какую-то ужасно известную мелодию, а другая должна была догадаться о том, что это за хит. Лариса отправилась пытаться уснуть. Через пару часов наступала её очередь стучать. Вообще-то я тоже должна была ложиться. Но, прекрасно понимая, что не усну, я решила поразвлекать Аллу. Уже через сорок минут оказалось, что стучание – самое сложное и ненавистное занятие в мире. Нам надоело стоять, не было больше сил ударять по трубе, мы вместе тихо возненавидели меня за дурацкие идеи и звуки ударов за существование. Лариса кругами ходила вокруг нас и умоляла хотя бы на полчаса сделать перерыв на сон или выдать ей какой-нибудь звукоизолирующий шлем.

– Теперь я понимаю, отчего вы хотите сбежать в междверье, – говорила мне несчастная девочка, – Алла, давай я тебя сменю, ты уже неживая.

Спустя еще час, я сдалась.

– Ладно, пару часов отдыхаем, потом повторим этот концерт. Будем надеяться, жильцам он столь же опротивел, как и нам.

Вымотанные и уже готовые всю жизнь провести в этом подвале, лишь бы избавиться от необходимости поднимать и опускать руки, мы бессильно поплелись в обжитую часть подвала. Лариса упала на раскладушку, Алла заняла свое спальное место на нижней полке стеллажа и предложила мне расчистить себе подобное.

– Мы вам курток накидаем, будет мягко. Хоть немного, надо поспать.

– Спасибо, как устану, лягу обязательно, – нервно ответила я, – А вообще, я сюда не спать пришла.

– В первую ночь здесь все так рассуждают, – уже в полусне пробубнила Алла.

Лариса тоже, кажется, спала.

«Нет, нет, нет!» – металось в мозгу, – «Нельзя воспринимать это место, как настоящее пристанище. Стоит уснуть, и ты уже, можно сказать, смирился со здешней пропиской. Я не согласна! Я стены выковыряю, если другого выхода не останется… Надо что-то делать. Надо делать.»

О том, чтобы пытаться прилечь, и речи быть не могло. Кроме принципов, мешало еще и мое до крайности возбужденное состояние. Я бы все равно не уснула.

«Вот сейчас попью чаю. В смысле компота теплого. Полчасика посижу и снова пойду стучать», – решила я прежде, чем мой взгляд упал аккуратную стопку машинописных страниц. Листы были белые, свежие, текст был отпечатан на механической машинке…

– Что это? – сама у себя спросила я, от неожиданного открытия – излишне громко.

Алла лениво открыла глаза, проследила за моим взглядом.

– А, это творения нашего губителя. Они на столе лежали, когда Ларка сюда вселилась. Старые пьески, те, что Зинаида не приняла… Мы их подальше убрали, чтобы не заляпать, – и тут до Аллы дошло, – Ой! – она моментально подскочила, разрываемая собственной догадкой, – Вы думаете, это он специально? Как с очагом Искусства? А ведь и правда… Ларка, вставай, тут такое!

Никогда еще произведения Кирилла не пользовались таким спросом. Вырывая друг у друга листочки, мы с Аллой кинулись к самому освещенному куску нашей тюрьмы – под лампу.

– Значит так, – командовала я, – Здесь, кажется, четыре пьесы. Пока берем каждая по произведению и подчеркиваем все, все, что может иметь к нашему нынешнему положению хоть какое-то отношение…

– Нет, – проснулась, наконец, Лариса, и осознала суть происходящего, – Это неправильно. Кир писал эти пьесы очень давно. Не мог он заранее предвидеть, как далеко зайдет его собственное коварство.

– Значит, он мог приписать куда-нибудь новую главу. Хомутов ведь свои рассказы тоже давненько породил, – от появления новых надежд у меня резко улучшилось настроение. Я выхватила из стопки самую нижнюю пьесу и весело потрясала ей перед Ларисиным носом, – Понимаешь? Кстати, по состоянию бумаги можно с уверенностью сказать, что эти листы еще не так давно были девственно чисты и возлежали в пачке между своими собратьями… Значит, Кир перебрал свои тексты заново. Очередная авторская редакция, так сказать. Надо все их изучить. Здесь должно быть указано, что нам делать. Ваш Кирилл ведь любитель подобных поворотов сюжета.