– А вы – моей, – с самого начала решила призвать к ответственности Зинаиду Максимовну я.

– В смысле? – жеманные нотки страдающей дамы моментально улетучились, – Нужна моя помощь? Я готова. Бездействие – самое страшное наказание для меня.

– Хочу поговорить о Кирилле. Очень сложный характер у парня.

– Вместо того, чтоб искать девочек, вы изучаете чьи-то характеры! – взвыла Зинаида Макисмовна, и я тут же поняла, почему милиция так невзлюбила режиссершу. Впрочем, Зинаида Максимовна быстро опомнилась, – Извините, это нервы. Я уже ни во что не верю… Ну, что вам сказать о Кирилле? На самом деле он очень хороший. Просто хочет сразу всего одновременно и ужасно злится, не получая желаемого. Думаю, это возрастное. Пройдет со временем. Отчего именно он вас заинтересовал?

Я предпочла не отвечать, а продолжить расспросы.

– Он говорил, что пишет самостоятельные вещи. Если не ошибаюсь, для другого театра. Это так?

Зинаида Максимовна расхохоталась.

– Деточка, я была бы ужасно рада, окажись это правдой. Но, увы, те пьесы собственного сочинения, которые Кир предлагал нам к постановке, не выдерживают никакой критики. Не жизненно, наигранно… Слог неплохой, согласна. Но нельзя же говорить о том, что не «схватит» зрителя… Понимаете? В общем, никакой другой театр, я уверена, точно так же, как мы, не возьмет эти пьесы. Кирилл ужасно расстроился, когда я окончательно отказалась от постановки его вещей. Знаете, у психики есть такое свойство: придумывать себе оправдания. Думаю, Кир придумал себе этот другой театр. Нет, он не врал вам. Он и сам верит, что вещи на самом деле талантливые, просто не подходят конкретно нашей труппе. «Я пишу не для этого театра!» – это такая же «отмазка», как «Я пишу не для этого времени!». Все непризнанные считают себя гениями. Это же известный факт. Иначе, почему Кир так и не решился показать свои пьесы какому-то другому режиссеру? Впрочем, это моё личное мнение. Кстати, я сейчас говорила только про те вещи, что Кирилл приносил мне в прошлом году. Его оформление Хомутовских рассказов, я бы сказала, блестяще. Возможно, и новые самостоятельные произведения тоже будут таковыми. Кирилл очень талантливый парень. Просто самолюбие мешает ему отнестись к собственным работам критически и переделать их. Вы, похоже, мною недовольны. Обижаю, мол, бедного мальчика, не восхищаюсь его работами? Мол, радоваться надо, что не в подворотнях с матами и арматурами разгуливает, а писать пытается? Вы, наверное, считаете меня монстром?

– Нет-нет. Почему же?

По всему было видно, что для режиссерши это очень значимая тема. Необходимую для себя информацию я уже получила, и теперь не знала, как ответить таким образом, чтобы успокоить разбуженные моими расспросами эмоции.

– Все считают, а вы нет?! – возмутилась режиссерша, – Это меня дисквалифицирует. А про Кира… Когда человек действительно талантлив, то подменять лестью здоровую критику – это преступление. Я знаю, что он способен на нечто стоящее, поэтому буду добиваться от него этого. Буду говорить правду в глаза и не считать это жестоким. Как бы Кирилл не обижался. В конечном итоге, он скажет мне спасибо.

– Я понимаю, – пытаясь спастись от горячности режиссерши, я поспешила сменить тему, – Простите, мне нужно еще кое-что уточнить. Предположим, я всерьез занялась подготовкой к роли Героини. Я получаю на руки пьесу, изучаю её, учу текст, выслушиваю ваши негодования по поводу моих интонаций… И что, этого достаточно, чтобы выйти на сцену и влиться в спектакль? Я пытаюсь понять, с чем связана была для пропавших девочек работа над ролью.

– Практически после каждого занятия мы с Кириллом и Героинями оставались на индивидуальные занятия. Вместе обсуждали образы. Находили красивые нюансы, изучали характеры героев… Конечно, всякая роль обязывает к глубокому подходу и по-хорошему с каждым актером стоит проводить индивидуальную работу. Но я пока работала так только с главными героями…

Я принялась записывать.

– Конкретнее, что значит «углубленное изучение образа»?

Режиссерша посмотрела на меня, как на безнадежную тупицу.

– Скажем так, у каждого поступка существуют скрытые мотивы, на которые автор пьесы лишь намекает… Их надо найти. У каждой сцены существует закулисная предыстория. Её нужно представить… Кстати, и саму книгу Хомутова для лучшего понимания пьесы стоит прочесть. Кир ведь во многом упростил авторские мысли.

Режиссерша порылась в столе и протянула мне очередные листочки. На этот раз ксерокопию машинописного текста.

– Это что? – не поняла я.

– Книжка Хомутова. В виде настоящей книги её не достать. Редкость. Поэтому Кир выпросил у автора один из экземпляров рукописи.

Я насторожилась. По моим сведениям, у Хомутова имелось достаточно большое количество книжных вариантов. Зачем ему отдавать рукопись? Кроме того, я твердо помнила Кировский монолог о взаимной любви с печатной машинкой. Конечно, могло оказаться, что и Хомутов тоже не терпит компьютеров. Но все же…

– Скажите, откуда вы знаете, где взял Кирилл эту рукопись?

– От Аллы, – растерялась режиссерша, почувствовав моё напряжение, – А что? Если я правильно поняла, умница – Кир, наблюдая, что Алла не вполне справляется с ролью, решил помочь девочке лучше понять суть пьесы. Для этого он дал ей ксерокопию рукописи. Причем, что на Кира не похоже, сделал он это весьма тактично. Не стал кричать на весь зал, что Алла плохо играет, а предложил помощь, так сказать, конфиденциально. Пораженная не свойственной Киру корректностью, Алла рассказала мне о его поступке. А я, в свою очередь, сняла ксерокопию с ксерокопии. Вот теперь отдаю её вам.

Всё это выглядело довольно подозрительно. Впрочем, вполне возможно, Кир и впрямь заботился о пользе спектакля. Но почему же тогда отпечатанная на машинке рукопись, а не книга или, хотя бы, компьютерная распечатка? Раз выходила книга, значит, имелся компьютерный файл. Распечатать текст из файла было намного проще, чем перенабрать его на машинке. Конечно, далекая от техники режиссерша не догадывалась о подобных нюансах. А Алла могла попросту не придать этому никакого значения.

– Была ли такая же распечатка у Ларисы? – спросила, наконец, я.

– Не знаю… Нет, наверное… Лариса отлично справлялась с ролью. Вряд ли Киру пришло бы в голову «подтягивать» её. Хотя… Сейчас я припоминаю Ларису, изучающую стопку ксерокопированных листочков. Причем, это было уже после того, как она освоилась в спектакле, и знала свою роль на зубок. С чего бы ей тогда снова так тщательно изучать пьесу? Возможно, Ларе в руки тоже попала рукопись Хомутова…

– Вы-то сами это читали? – я потрясла в воздухе лже-Хомутовской рукописью. Теперь была почти уверена, что Кир набрал эту рукопись сам. Но зачем? И как это связано с исчезновением актрис. Не заклинание невидимки же он там написал.

– Конечно, – режиссерша снова закурила.

– Странно, читали и не исчезли.

– Сейчас уже не удивлюсь, если окажется, что исчезла, – явно не заботясь о моем психическом здоровье, серьезно проговорила Зинаида Максимовна.

Я оглядела её с головы до шеи (от дальнейшего разглядывания необъятной режиссерши я благоразумно отказалась ради экономии времени), убедилась в наличии рассматриваемого объекта и решила не позволить запутать меня окончательно.

– Нет. Вы не исчезли. Я ведь вас вижу.

– А вдруг вы тоже исчезли?

Эти глупости в очередной раз поставили меня в тупик.

– Нет, – нашлась я, наконец, снова тряся рукописью, – Я это еще не читала. Значит, исчезнуть не могла.

– Логично, – смирилась режиссерша, – Кстати, именно эту рукопись я тоже не читала. Я читала сам сборник. В книжном варианте. В читальном зале городской библиотеки нашла и прочла. Не могла ж я принять пьесу к постановке, не просмотрев исходники. А в продаже Хомутова нигде нет. Выпрашивать же у автора рукопись для меня Кирилл отчего-то постеснялся.

И вот еще один камушек в пользу моей гипотезы. Вежливо поблагодарив режиссершу, я буквально бегством спаслась от её расспросов и по-детски наивного: «Но я же вам все рассказываю! А вы мне?».