Зинаида Максимовна прекратила войну с замком, ни один ключ к которому так и не подошел, и с опаской глянула на меня.

– Может, воды? – обеспокоено спросила режиссерша.

– Нет-нет, – я отчаялась что-либо объяснить, – Лучше чернила.

– Вы пьете чернила?! – Зинаида Максимовна удивленно приподняла бровь. Если бы на такое расстояние вскинула бровь я, то эта черта лица попросту скатилась бы на пол по затылку. Для лица режиссерши же, эти сантиметры были сущими пустяками. Это действительно была очень крупная женщина.

– Нет! – в панике от такого непонимания закричала я, – Я ими пишу! Найдется ли у вас что-нибудь пишущее, а то моя ручка закончилась.

– Пожалуйста, – не моргнув глазом, режиссерша запустила руку в необъятный карман своей вязаной кофты и вытащила оттуда черный маркер.

Подобная схожесть орудия труда с преступниковским породила во мне новые изыски фантазии. Кажется, в атмосфере этого театра витала какая-то бацилла, заставляющая здравый смысл испаряться из голов, и превращающая людей в алчных охотников за красотой сюжета. Ничем другим свои дальнейшие действия я объяснить не могла.

– Отлично! – радостно сообщила я, ощутив прилив воодушевления, – Сейчас мы ответим этому негодяю его же оружием! Не пожертвуете ли фольгой от сигаретной пачки?

Режиссерша снова полезла в карман.

– Кажется, ничем не смогу вам помочь, – пробасила она, тщательно ощупав что-то в утробе кофты, – В этих сигаретах нет фольги.

– Эх, – раздосадовано скривилась я, – Ничего, воспользуюсь обычным блокнотным листиком. Хотя, жаль, не выйдет так красиво, как хотелось бы.

Выдрав лист из собственного блокнота, я задумалась над формулировкой, потом написала: «Прекращу, если пояснишь угрозу. Что значит «потеряю близких»? Из-за чего?» После этого я сложила листок вдвое и, размахивая им над головой, шепотом поинтересовалась у режиссерши:

– Как думаете, куда положить, чтобы он нашел?

– Кто? – так же шепотом спросила Зинаида Максимовна, и я вдруг явственно ощутила, что произвожу на неё впечатление сходное с тем, которое она производит на меня. Другими словами, режиссерша явно опасается за мое психическое здоровье.

– Тот, кто написал записку мне. Ведь возможен же вариант, что он следит сейчас за нами? Ему интересно узнать мою реакцию на угрозы и всё такое… – я всё-таки снизошла до объяснений, – Я написала ему ответ. Нужно положить записку в такое место, из которого, не слишком-то опасаясь разоблачения, злоумышленник сможет забрать её. Понимаете?

– А что в ней написано?

– Так, чепуха всякая. Да какая разница? – жутко довольная своей идеей, продолжила я, – Мы втянем преступника в переписку и сможем поймать его, когда он будет забирать очередной ответ…

– Ну, – режиссерша пожала плечами, создав тем самым вокруг себя слабый смерч, – Положите на щит пожарной безопасности на лестнице… Или кто из посторонних прочтет. Здесь же, помимо нас, еще масса коллективов занимается. Или уборщица завтра утром уберет. Вряд ли тот, кто пишет эти записки, станет так рисковать… Вдруг мы решим следить за этим местом.

– Но ведь он следит за нами, и видит, что мы не следим за ним! В смысле, что мы в другом крыле здания.

– Это если следит.

– А если не следит, то вообще не узнает о наличии этой записки! Но попробовать все равно стоит.

– Пробуйте, – в очередной раз тяжело вздохнула режиссерша, – Признаться, вы пугаете меня нереальностью своих надежд… Боюсь, я вправе сомневаться в успехе вашей затеи…

– Бойтесь, – с достоинством кивнула я и умчалась к лестнице, – Эй, злодей! – на всякий случай прогорланила я, стоя на площадке.

– Это вы мне? – донеслось откуда-то сверху.

Наличие кого-то постороннего на лестнице в мои планы не входило.

– Нет, нет, – заверила я далекого собеседника, – Я из театра «Сюр». Роль репетирую.

– А я дрессировщик, – донеслось сверху, – Укротитель львов. Может, избавите меня от дурного примера и не будете репетировать на общей лестнице? Покурить спокойно не даете!

Я не нашлась, что ответить и растерянно замолчала, проклиная наш Минздрав за то, что тот предупреждает недостаточно активно.

«Ничего. В конце концов, не может же он курить вечно!» – пронеслось в мыслях.

И тотчас же далеко вверху послышались шаги и скрип ведущей в коридор двери.

– Так вот! – продолжила свой монолог я, – Если ты меня слышишь, то знай, я написала тебе ответ и оставляю его здесь, на ящике.

«С таким же успехом ты могла просто прокричать свой ответ в тишину лестничной площадки. Если злоумышленник тебя слышит, конечно. В его глазах ты ведешь себя более чем подозрительно. Ничего из твоей затеи не выйдет», – мысленно заявил пессимизм.

«Только в том случае, если у злоумышленника вообще отсутствует любопытство, или же если в данную минуту отсутствует он сам», – ответила я и кинулась обратно к Зинаиде Максимовне. Та все еще продолжала ковыряться в замочной скважине.

– Представляете, потеряла нужный ключ! И как только он от связки отсоединился? Вечно я что-нибудь забываю внизу в зале! В прошлый раз тоже этот ключ там оставила. Но тогда он у меня не висел на общей связке… Эх, старость не радость,– пробасила она, – Думала, может какой другой подойдет, у нас тут в ДК все двери одинаковые… Фигушки! Как неродные! Пойду, поищу. Может, в зале где остался… В крайнем случае, возьму у вахтера запасной. Подождите немного. Хорошо?

Обаяние режиссерши было, конечно, сильно. Я, конечно же, попала под его влияние… Но не настолько, чтобы не заметить всех этих странностей в её поведении. Откуда у неё вдруг черный маркер? Не ручка, не карандаш, не помада, на худой конец… Именно черный маркер… И в пачке от сигарет нет фольги. И вот, теперь она идет к моей записке. Похоже, ключи – только предлог…

«Ну конечно!» – тут же раздалось в мыслях, – «Ты так поглощена своей затеей с запиской, что теперь в каждом, кто мимо неё пройдет, будешь видеть преступника. Гениально! Вот уж у кого, выходит, настоящее раздвоение личности. То есть, твоя режиссерша, получается, борется сама с собой. Половина её хочет расследовать это дело и поэтому привлекает тебя к поискам, другая же половина – категорически против – «и так актеров в труппе много, на всех ролей не хватает». Эта вторая половина пытается тебя запугать и вынудить прекратить расследование. Тут, тебе говорю, не детектив, тут психиатр нужен!»

Ситуация действительно казалась странной. А может, режиссерша проверяла меня, прежде чем нанимать? Подложила записку, интересуясь, не трусиха ли я… Или, проверяя, смогу ли я вычислить, кто на самом деле написал эту угрозу. Эдакий экзамен на компетентность…

Сама Зинаида Максимовна только подтвердила мои подозрения, потому что вернулась с лестничной площадки подозрительно быстро.

– Знаете, дошла до ступенек, и передумала спускаться, – улыбнулась она, обнажая ровный ряд идеально белых крупных зубов (отчего я еще больше насторожилась: курящий человек, обладающий столь великолепной улыбкой, просто не может не вызывать подозрений), – Надо же, дожила до того возраста, когда во время каждого спуска с ужасом думаю о предстоящем подъеме, и даже не заметила этого. В общем, ну их, эти ключи. С дверью мы и так разберемся. Ничего ценного внутри все равно не храню.

После этих слов режиссерша привычно вздохнула, подняла свою ручищу, сжав её в кулак, и легонько стукнула ею по краю двери. С характерным треском ужасно расшатанного дерева, косяк вывихнулся и безвольно повис. Похоже, подобное вскрытие кабинету проводилось не в первый раз. Дверь со скрипом открылась и режиссерша гордо перенеслась вовнутрь, ничуть не страшась струящейся оттуда темноты и табачного смрада. Мгновение спустя Зинаида Максимовна щелкнула выключателем на настольной лампе.

– Прошу садиться, – жестом указав мне на стул, режиссерша заняла место за единственным в душной комнатушке столом.

Окно кабинета было плотно зашторено темной портьерой. Канцелярский стол, заснеженный ворохом бумаг, пять кресел, явно вытащенных из зрительного зала, приставленных спинками к этажерке, до потолка заставленной книгами. На противоположной от окна стене была натянута белая простыня. Советский проектор для просматривания слайдов стоял на подоконнике. Компьютера, конечно же, не было. В общем, странный кабинет. Одно слово: каморка.